Борис Евсеев - Банджо и Сакс

– Приходите послезавтра в церковь. Вообще-то я не религиозна. А вы?

Он неопределенно дернул плечом.

– Я так и думала. Я, знаете ли, пока шла из церкви, многое про вас пораскинула. Это меня покойный муж научил, – сразу понять главное: зачем человек родился, зачем живет, что ему на этом свете определено сделать? Про вас я, кажется, кое-что поняла. – Глаза ее расширились, и она тут же отвернулась к зеркалу. – Приходите послезавтра. Просто походим возле церкви, посмотрим на дневные огни…

Через день к церкви она не пришла.

Огней, которые, конечно же, были отсветом пылавших в храме свечей, тоже не было: был будний день или неурочный час – словом, церковь была закрыта.

Побродив между лужами, он отправился к зеленому деревянному дому. Внутрь его не пустили. Он стучал и звонил, но никто на крыльцо не вышел, дверь не отпер. Он стал искать вывеску, но нашел только какую-то картонку, вставленную за старинный наличник окна. На картонке было напечатано:

Представительство фирмы «The Sheep-fold».

New Zealand. Christchurch.

Он уже собирался уйти, когда одно из верхних окон бесшумно отворилось.

– Привет, – сказала она. И постучала костяшкой пальца по зеленой решеточке. – Вам сейчас отопрут.

Через минуту-другую дверь, и верно, открылась. Поджарый, с усиками и бородкой, немолодой уже охранник, ни слова не говоря, пропустил его внутрь. Он хотел подняться по лестнице к знакомой уже квартире, но охранник мягко развернул его за плечо:

– Не сюда. Сюда, пожалуйста.

Она быстро вошла, почти вбежала в контору, обставленную светло-серой сверхсовременной мебелью. Из-за стола тут же поднялся и вышел вон какой-то служащий.

– Excuse me, – сказал он на ходу.

– Вы не представляете, как они меня достали, – сказала она, но при этом не нахмурилась, а улыбнулась. – В конторе все пришедшие обязаны отмечаться. Запишите свое имя, фамилию, адрес и пойдемте скорей наверх! Здесь есть внутренняя лестница.

Наверху, тоже в каком-то служебном кабинете, она спросила только: «Вы были у церкви? Видели огни?» – И тут же, не ожидая ответа, стала раздевать его, раздеваться сама.

– Вы не думайте… не думайте… – шептала она. – Не думайте, что все это так вот… случайно… бездарно… бессмысленно…

Она вдруг перестала стаскивать с себя юбку и, полуодетая, кинулась к какому-то шкафу. Выхватив почти наугад две полотняных салфетки, она вернулась и, ничего не говоря, стала прилаживать салфетку ему на глаза. С трудом завязав узел сзади, тут же притянула его лицо к себе.

– Так лучше… лучше… Без глаз лучше… Все острее, необычней… Вы чувствуете, как увеличивается моя левая грудь? А правая, правая?

Любовь с завязанными глазами – вначале бестолковая и детская – вдруг полностью захватила его. С силой и ненасытностью слепца он потянул ее за бедра, с силой же усадил на себя. С легкой ненавистью от того, что лишился зрения, он подымал и опускал ее и, словно боясь выпустить по слепоте своей из рук, время от времени сильно защемлял ей ягодицы.

– Я говорила! Говорила! – тихо покрикивала она. – Так лучше! Так резче… Так запомнится…

Спустя несколько минут, сняв с себя повязки и лежа на спине, она глядела в потолок. Потом, закрыв глаза, спросила:

– Вы, наверное, заметили… Не могли не заметить… У меня сзади… Ну, словом, один природный недостаток…

– Говори мне «ты»…

– Нет-нет! «Вы» – намного лучше! Я думаю, два века назад люди в нашем положении обязательно говорили «вы». Мой покойный муж тоже всегда говорил мне «вы». Я до сих пор люблю его! Вы не думайте! Он был необыкновенный человек. Но вот – неожиданно умер. Мы и познакомились неожиданно. Он ведь приехал сюда из Новой Зеландии. Жил здесь полгода. Был очень крупным фермером. А здесь – представительство. Но по корням он наш! Славянин! Славянский горец. Есть целая нация – или, может, я путаю, народность такая – «бойки». У него и фамилия была – Бойко. Там, в горах Западной Украины, Чехии, Румынии, много тайного и непонятного. Какие-то необъяснимые исчезновения людей. А потом их возвращения: через сто лет, через двести… По-моему, его семья просто сбежала оттуда. Чтобы, чтобы… Нет, не буду вам этого говорить… В общем, в детстве, в сорок восьмом году, он эмигрировал с родителями в Австралию. Оттуда – на острова, в Зеландию. У него несколько крупных овечьих ферм под Крайстчерчем, на Южном острове. Есть и на Северном, под Манукау и Таурангой. Там везде овцы, овцы и… титаномагнетитовые пески. Ну, еще яблоки и эти противные волосатые киви… Я была там. И знаете… знаете… Нет, и этого говорить не буду… Лучше – о муже. Ему было всего шестьдесят пять… А вам? Вам, наверное, и тридцати нет?

Он резко дернул небритой – по моде – щекой. Разговор об овцах, Австралии и покойном муже показался ему несуразным, нелепым. Она вмиг это почувствовала, чуть громче вскрикнула:

– Вы не думайте… Я не случайно о муже… Он очень многому научил меня… И впервые показал мне эти серые дневные огни… Он тогда сказал: «Раньше эти огни были только у женщин, и теперь – так…» Он был замечательный… Только вот брачный контракт… Я ведь до сих пор связана с ним, с его семьей, брачным контрактом. Но контракт потом, позже… Я ведь, знаете, вспоминала вас… Южное Бутово, наши маленькие безобразные кусты… Завяжите же мне глаза! – вдруг взмолилась она. – И себе тоже… Но сперва – гляньте… У меня такой маленький овечий хвостик сзади…

Он, досадуя на эту нескончаемую речевую чушь, грубовато развернул ее к себе спиной. И тут же рассмеялся: ничего, кроме великолепно вылепленных ягодиц, он не увидел. Она по его смеху определила: «ничего нет», – и, перевернушись на спину, стала быстро завязывать платки на глазах.

Охранники вытолкали его из дома чуть не взашей. Чувствовалось: его едва здесь терпят, но и запретить ничего не могут.

Перед тем как уйти, он, как бывший военный юрист, бегло проглядел брачный контракт.

Ее муж был странным человеком. В контракте он больше всего беспокоился об овцах, об их честном – в случае чего – разделе. Однако самым странным условием для нее было: не возвращаться после его смерти в Россию, остаться в Зеландии и через два года – правда, лишь по обоюдному согласию – выйти замуж за его младшего брата Николаса.

– Но вы не думайте! Он не самодур и не извращенец какой-то. Просто в горах так раньше было принято. Женщин там всегда не хватало, их было намного меньше, чем мужчин! Поэтому если в этих славянских горах умирал человек и у него оставалась вдова, ее навсегда привязывали к семье, к месту, где жили… Но сейчас ведь не средневековье какое-то. Мы эту брачно-контрактную халабуду враз поломаем!

Они встречались несколько дней кряду, все сильней привязываясь друг к другу.

Она бегала на четвереньках и блеяла овцой, он гладил ее по-мальчишески остриженную голову и тихо покусывал плотную прозрачную кожу предплечий.