Виктория Лебедева - Без труб и барабанов

Средний, Зденек, пошел по стопам неугомонного Томаша. Дядя Томаш оставил Зденеку свой небольшой бизнес в наследство, и Зденек строил теперь коттеджи где-то на границе с Австрией — Ольга с ним редко виделась. У него тоже была семья, дети. Только старший Карел какой-то оказался непутевый. Что «за сорок» он так и не женился — это была Ольгина вечная боль. Как же так?! Ведь и красивый, и добрый, и неглуп, и даже не очень ленив…

Ольга медленно выехала на шоссе, и теперь ее обгоняли фуры, летели мимо редкие легковушки. А она потихонечку крутила педали, с трудом вкатывая своего неповоротливого коняшку на малые горки и замирая на поворотах, но упрямо двигалась вперед — она срез а ла по трассе километров шесть, куда было торопиться?

Подъем закончился, по левую руку потянулись зеркала солнечной электростанции. Можно сказать, ее построил Мартин — их фирма ставила и обслуживала такие по всему Среднечешскому краю. Хоть эта его мечта сбылась. Зеркала были засеяны, насколько хватит глаз, точно гигантские подсолнухи, — и в этом не ощущалось никакой механики.

Но и зеркала кончились, потянулись поля, по-весеннему пустые. Ольга ехала и думала о своем. Левое колено поначалу болело, но теперь ничего, разошлось — и больше не мешало вспоминать.

Первый день в Праге запомнился смутно. Поезд долго полз в черте города — крался и замирал, точно выслушивал дорогу. Мартин как ушел к проводнику, так и стоял там в окружении других чехов — и с той стороны слышалась невнятная многоголосица на двух языках. Вещи были собраны, и Оля сидела, упершись худыми коленками в прохладный бок чемодана. Она смотрела за окно, где неспешно скользили нарядные пражские дома. Выглянула в коридор, среди других затылков увидела затылок Мартина. Вздохнула. Расправила примятый подол и опять стала смотреть за окно. Поезд нехотя выкатился на мост и поплыл над рекой, замелькали внизу крошечные белые лодочки.

Дверь купе с грохотом отъехала, в проеме появился муж.

— Мартин… — опять начала Оля — и опять не успела ничего сказать.

— Собирайся! — велел он коротко и поволок в коридор чемодан, проехав Оле по ногам. Больно — и обидно до слез.

На вокзале он оставил ее и велел никуда не отходить. Его не было довольно долго, и Оля, присев на краешек безразмерного своего багажа, чувствовала, как припекает затылок. Вокруг сновали люди, бежали по платформе разносчики, размахивая газетами. Поезд, высадив пассажиров, утянулся куда-то. После московского вокзала этот казался Оле игрушечным — такое все вокруг было компактное и аккуратное, не вокзал — макет музейный. От голода и жары мутило. Хотелось лечь и вытянуть ноги. Зашуршав кульками, она выудила теплый, слегка примятый помидор и стала посасывать в надежде унять тошноту. Хорошо было бы соли, но соль запропастилась куда-то. Заныла спина, отяжелела голова, и уже не хотелось смотреть по сторонам, как ни любопытно казалось новое место. Мартин появился сзади — и немного напугал. Не обнял, не поцеловал, а лишь скользнул встревоженным взглядом и схватился за чемодан — она предусмотрительно отступила, давая дорогу.

Хоть собирались вроде бы ехать опять на поезде, пробирались сквозь вокзальную сутолоку на улицу, и Оля едва поспевала за мужем. А он шел, как ледокол через Арктику, выставив чемодан углом вперед. Выбрались и поймали такси.

В городе оказалось людно и лихорадочно. Все, кого наблюдала Оля за окном, были оживлены и, казалось, бежали куда-то. Клеили на стендах забавные какие-то карикатуры, машины гудели на разные голоса, и через опущенное стекло доносились обрывки речитатива репродукторов. Она подумала — наверное, какой-то праздник. Людей было много. У них были флаги. «Протест» же, «демонстрация», «оккупация», «вторжение» — все это были слова из другого мира. Оля прижалась к Мартину, положила голову ему на плечо и почувствовала, что оно, всегда такое уютное, отчего-то сделалось каменным. Мартин не отстранился, но и не обнял в ответ. Он сидел как истукан и смотрел перед собой. Стало больно шее, и Оля снова выпрямилась, глянула вопросительно.

— Потерпи, — пробормотал он виновато, — скоро приедем.

Водитель обернулся и зло зыркнул на Мартина. Мартин сказал по-чешски длинную непонятную фразу.

— Manzelka 4 , — усмехнулся таксист презрительно. И, метнув на притихшую Олю колючий взгляд через зеркало заднего вида, прибавил несколько слов, которых она тогда не поняла, а сейчас не решилась бы повторить в приличном обществе.

Кровь бросилась Мартину в лицо. Он подобрался, заходил желваками, сжал кулаки — но ничего не сказал. Так и ехали всю оставшуюся дорогу — молча. До самых Кралуп.

Выгрузились у аккуратного двухэтажного домика. Он действительно выглядел совсем небольшим — и читалась в нем какая-то хрупкость и робость. Мартин сердито расплатился с шофером и выволок из багажника чемодан. Машина с визгом развернулась и уехала, пыхнув прямо на Олю горьким выхлопом. Замутило. Она стояла посреди улицы и сообразила сойти на обочину, только когда вдалеке загудел грузовик. Он прошел вперевалку, пыля и лязгая, между Олей и Мартином, стоявшими по разные стороны дороги, — точно хотел отделить друг от друга.

Мартин растерянно смотрел на окна дома.

— У тебя такой вид, точно ты собираешься нырнуть с трамплина и боишься, — сказала Оля со смехом.

Мартин удивленно обернулся. Он не понял, опять не понял. Такой простой шутки. Проклятый языковой барьер! «Пора!» — подумала Оля и решительно перешла дорогу. Взяла Мартина за руку.

— Мартин. У нас будет ребенок. Совсем скоро. Уже весной.

И почувствовала боль — почти физическую, потому что Мартин — он отшатнулся. Пусть всего на полсекундочки, но она ощутила всей кожей его невольный шаг назад и страх во взгляде, и как же так?! Он ведь сам хотел!..

А потом отпустило. Мартин бережно прижал Олю к себе; она уперлась носом куда-то в ключицу, дышать сделалось нечем, — но оно того стоило, потому что лучше не дышать, чем этот холод, не дышать она была еще согласна, а того холода точно бы не выдержала.

Мартин разжал объятие; поцеловал Олю, взял за руку; поднял чемодан. Они пошли в боковую калитку — и через мгновение дом ожил, разбуженный настойчивым звонком. Оля слышала, как катится громкий дребезг внутри, как начинают хлопать двери и женский голос кричит что-то, и как от этого крика зарождается и нарастает стремительный топот, на волне которого выносит на порог хохочущих Яна и Янку. Все это она помнила очень подробно, а то, что началось несколько минут спустя, вспоминать, наоборот, не любила. И не вспоминала — как будто внутри предохранитель срабатывал…

Велосипед плелся в полосе аварийного отстойника, пока не уперся в измызганную фуру, нервно мигавшую о поломке. Кабина была опущена долу, и вид у фуры был покорный и виноватый. Ольга невольно улыбнулась. Она примеривалась, как бы объехать неожиданное препятствие. Но, как назло, по ходу движения неслись машины, и объехать фуру по дороге Ольга не решалась. А справа колыхалась уже достаточно высокая трава, и насыпь резко ухала вниз.