Джон Ирвинг - В одном лице

Одной рукой я схватил ее маленькую мягкую грудь, другой попытался дотронуться до нее под юбкой, но мисс Фрост сказала:

— Нет, Уильям. Пожалуйста, не трогай меня там.

Она взяла мою заплутавшую руку и положила себе на другую грудь.

Зато мой член она направила прямо под свою нижнюю юбку. Я никогда прежде не входил в кого-либо, и, ощутив восхитительное трение, конечно же, решил, что это и есть проникновение. Было ощущение скольжения — безболезненное, но никогда еще мой член не сжимали так крепко — и, кончая, я закричал, уткнувшись в ее маленькую мягкую грудь. Я был удивлен, обнаружив, что прижимаюсь лицом к ее шелковому лифчику, потому что совершенно не заметил, когда мисс Фрост перестала целовать меня. (Она ведь сказала: «Нет, Уильям. Пожалуйста, не трогай меня там». Очевидно, что она не могла целовать меня и говорить одновременно.)

Мне столько хотелось ей сказать, столько спросить, но мисс Фрост не была расположена к разговорам. Возможно, дело было в этом странном чувстве нехватки времени; по крайней мере, я убедил себя в этом.

Она набрала для меня ванну; я надеялся, что она снимет остальную одежду и присоединится ко мне, но этого не произошло. Она встала на колени рядом со старомодной ванной на львиных лапах и с кранами в виде львиных голов и нежно вымыла меня — особенно осторожно обращаясь с моим членом. (Она даже говорила о нем с любовью, нежно называя его пениф , и мы оба смеялись.)

Но мисс Фрост продолжала поглядывать на часы.

— Опоздание в общежитие означает взыскание. А это может повлечь за собой ранний отбой. И никаких посещений городской библиотеки после закрытия — нам ведь этого не хотелось бы, правда?

Взглянув на ее часы, я увидел, что нет еще и половины десятого. Мы были всего лишь в нескольких минутах ходьбы от Бэнкрофт-холла, на что я и указал мисс Фрост.

— Ну, ты ведь можешь наткнуться на Киттреджа, и тебе придется обсуждать с ним немецкий, — только и сказала она.

Я запомнил то влажное, шелковистое ощущение, и когда — перед тем как войти в ванну — я дотронулся до своего члена, на моих пальцах остался легкий аромат. Может, мисс Фрост использовала какую-то смазку, подумал я, — годы спустя я вспомнил этот запах, когда впервые понюхал жидкое мыло, которое делают из масла миндаля или авокадо. Но что бы это ни было, вода смыла этот запах.

— Никаких посещений комнаты с ежегодниками — не сегодня, Уильям, — сказала мисс Фрост; она помогала мне одеться, будто я был школьником, собирающимся в первый класс. Она даже выдавила себе на палец немного зубной пасты и сунула мне в рот.

— Иди прополощи рот в раковине, — сказала она. — Полагаю, ты сможешь найти выход — я закрою библиотеку, когда буду уходить.

Потом она поцеловала меня — долгим, медленным поцелуем, который заставил меня положить руки ей на бедра.

Мисс Фрост быстро перехватила мои руки, сняв их со своей обтягивающей нижней юбки и положив себе на грудь, где (у меня создалось четкое ощущение) им, по ее мнению, и было самое место. Или же она просто считала, что моим рукам не место ниже ее талии — что мне не следует или запрещено трогать ее «там».

Пока я поднимался по темной подвальной лестнице к слабому свету в фойе библиотеки, мне вспомнилось идиотское предостережение, услышанное на одном давнем утреннем собрании, — доктор Харлоу традиционно произнес умопомрачительную речь по случаю воскресных танцев, которые устраивала академия совместно с одним женским интернатом.

— Не трогайте ваших партнерш ниже талии, — заклинал наш несравненный доктор. — И вам, и вашим партнершам будет лучше!

Но это не может быть правдой, размышлял я, когда мисс Фрост крикнула мне — я был еще на лестнице:

— Иди сразу домой, Уильям — и поскорее приходи меня проведать!

У нас так мало времени! — почти крикнул я ей — позднее мне вспомнится это внезапное предчувствие, хотя в тот момент я хотел произнести эти слова, просто чтобы услышать, что она скажет в ответ. Это ведь мисс Фрост почему-то считала, что у нас осталось мало времени.

Когда я вышел наружу, у меня в голове промелькнула мысль о бедном Аткинсе — бедном Томе. Я пожалел, что был с ним груб, и одновременно посмеялся над собой, вспомнив, как воображал, будто он влюблен в мисс Фрост. Забавно было представить их вместе: Аткинс со своим речевым расстройством, совершенно неспособный выговорить слово «время», и мисс Фрост, которая произносила его то и дело!

Я прошел мимо зеркала в тускло освещенном фойе, едва взглянув в него, но — возвращаясь домой в звездной сентябрьской ночи — я решил, что мое отражение выглядело намного более взрослым (чем до встречи с мисс Фрост, я имею в виду.) Однако, шагая по Ривер-стрит к кампусу академии, я подумал, что по своему отражению не мог бы сказать, что я только что занимался сексом впервые в жизни.

За этой мыслью последовала другая, более тревожная — внезапно мне пришло в голову, что, может, я и не занимался сексом. ( Настоящим сексом — то есть с проникновением .) И сразу вслед за тем: да как я вообще могу думать о таком в самую чудесную ночь моей юной жизни?

Тогда я еще понятия не имел, что можно не заниматься сексом (с проникновением) и все же испытать непревзойденное сексуальное удовольствие — равного которому я не переживал и по сей день.

Да и что я вообще знал тогда? Мне было всего восемнадцать; тем вечером, когда я вернулся домой с «Комнатой Джованни» Джеймса Болдуина в сумке, мои влюбленности в неподходящих людей только начинались.

Общая комната в Бэнкрофт-холле, как и в других общежитиях, называлась курилкой; курящим старшеклассникам разрешалось находиться там в часы для самостоятельных занятий. Многие некурящие старшеклассники считали, что это слишком большая привилегия, чтобы упустить ее; даже они предпочитали заниматься в курилке.

В те бесстрашные годы никто не предупреждал нас о вреде пассивного курения — и уж, конечно, не этот придурок, наш школьный врач. Не помню ни одного утреннего собрания, которое касалось бы такого недомогания , как курение! Доктор Харлоу тратил свое время и талант на лечение излишней плаксивости у мальчиков — пребывая в стойком убеждении, что существует средство от гомосексуальных склонностей у юношей, которыми мы постепенно становились.

Я пришел за пятнадцать минут до отбоя; стоило мне войти в знакомую серо-голубую дымку, постоянно висевшую в курилке Бэнкрофт-холла, как на меня набросился Киттредж. Не знаю, что за борцовский захват он применил ко мне. Позже я попытался описать его Делакорту — который, кстати, не так уж плохо справился с ролью шута, как я узнал позднее. В перерыве между полосканием и сплевыванием Делакорт предположил: «Похоже на рычаг локтя. Киттредж этим приемом всех уделывает».