Сара Уикс - Достучаться до тебя

У мамы часто болела голова, и тогда она со стоном покачивалась взад и вперед, обхватив ее руками. Обычно ей становилось лучше, если она ложилась вздремнуть, но иногда нам приходилось давать ей таблетку. Ей сложно было принимать таблетки, так как она не могла их проглотить, поэтому Бернадетт измельчала их и смешивала получившуюся пудру с фруктовым желе. Мама любила желе почти так же, как мармеладки.

– Можно показать ей фотографии? – прошептала я.

– Погоди, Хайди, не торопись. Она только проснулась, а до этого у нее сильно болела голова. Дай ей прийти в себя.

Я еле могла усидеть на месте. Бернадетт ласково ворковала с мамой, пока та не отошла ото сна настолько, чтобы выбраться из постели и уйти в ванную причесываться и умываться.

Наконец мама вернулась и села рядом со мной на диван.

– Привет, Хайди, – сказала она, поглаживая меня по колену.

– Привет, мама, – ответила я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно и спокойно.

Я посмотрела на Бернадетт. Она пожала плечами.

– Мама, хочешь посмотреть красивые картинки? – спросила я.

Мама кивнула.

– Это фотографии, которые сделали давным-давно в Хиллтоп-Хоум. Помнишь Хиллтоп-Хоум?

Мама улыбнулась и погладила меня по колену.

– Привет, Хайди, – снова сказала она.

– Привет, мама.

Я взяла стопку с фотографиями и выбрала одну, аккуратно держа ее за края, чтобы не помять:

– Смотри, мама, видишь Санта-Клауса?

Мама посмотрела на фотографию и улыбнулась. Я показала ей другую:

– Видишь этих людей?

Мама посмотрела на фотографию и снова улыбнулась. Бернадетт подошла к нам и бросила взгляд на фотографию, которую я показывала маме, через мое плечо.

– Красивые, правда, цветочек? – спросила она.

Мама сказала:

– Красивые, Детт.

– Смотри, мама. Кто это? – Я показала ей фотографию с девушкой и женщиной в красном свитере перед камином.

Мама посмотрела на фотографию и улыбнулась.

– Сооф, – сказала она.

У меня чуть не остановилось сердце.

– Где, мама? Покажи. Покажи, где сооф. – Я еле сдерживала возбуждение.

– Чай, Хайди? – неожиданно сказала мама, нервно приглаживая юбку обеими руками.

– Погоди, мама, потом. Сначала покажи мне сооф.

Мама принялась приглаживать юбку еще быстрее.

– Чай, Хайди? – спросила она чуть громче.

– Я не хочу чаю, мама. Я хочу, чтобы ты показала мне сооф. Покажи сооф, – настаивала я.

Я невольно повысила голос больше, чем следовало, и почувствовала, как Бернадетт сжимает мое плечо.

– Не приставай к маме, Хайди. Она покажет нам, когда сможет.

– Нет, не покажет, – сказала я, высвобождая свое плечо и резко убирая мамины руки от ее юбки. Я крепко сжала ее правую руку в своей, силой разогнув ее палец, и ткнула им в фотографию. – Покажи мне, мама. Где тут сооф?

– Хайди, прекрати, – сказала Бернадетт.

– Покажи, мама, – требовала я.

– Ой-ой. Ой-ой, – нервно повторила мама, пытаясь вырвать у меня руку. – Чай, Хайди? Чай?

– Не хочу я никакой чай! – крикнула я. – Просто скажи мне! Мне нужно знать.

Мама захныкала.

– Все, все, все, Хайди, ш-ш-ш, – забормотала она.

– Оставь маму в покое, Хайди, – строго сказала Бернадетт.

– Ты так мне ничего и не скажешь, да, мама? – закричала я, не обращая на Берни внимания. – Не скажешь? Не скажешь?

Я отпустила ее руку, разорвала фотографию на две части и швырнула их маме на колени.

Затем я убежала к себе в комнату, захлопнула дверь и бросилась на кровать лицом вниз, сдавленно всхлипывая.

Плакала я долго и так сильно, что мне казалось – у меня треснут ребра. Я представила, как мое сердце вылетит наружу, словно красная птичка, вырвавшаяся из клетки, и улетит искать себе кого-нибудь получше, чтобы в нем поселиться. Кого-нибудь, у кого есть своя история. Кого-нибудь, кто знает.

Через некоторое время я услышала, как дверь моей комнаты открылась, и вошли Бернадетт с мамой.

– Мама сделала тебе чаю, Хайди. Как ты любишь. Сядь, пожалуйста, солнышко, и выпей его. Ей это важно, – тихо сказала Бернадетт.

Я вытерла глаза и села. Мама держала в руках мою чашку с розами, грустная и обеспокоенная. Я взяла у нее чашку и попыталась улыбнуться:

– Спасибо, мама. Спасибо за чай.

– Хорошо, Хайди, чай, – сказала она, просияв. Затем развернулась и вышла из комнаты.

– Ты куда, цветочек? – крикнула Бернадетт ей вслед.

Мама вернулась секундой позже с двумя половинками фотографии, которую я порвала.

– Ой-ой, – сказала она, протягивая мне половинки. – Сооф.

Я медленно поднялась с кровати и подошла к ней:

– Где, мама? Где тут сооф? Здесь? – Я показала ей ту половинку, на которой была она в молодости. – Или здесь? – спросила я, поднимая вверх другую половинку.

Мама посмотрела на меня и улыбнулась. Затем она потянулась к фотографии и неловко попыталась соединить две половинки вместе.

– Чай, Хайди? – спросила она.

Раньше, перед тем как я проявила ту старую пленку и увидела стоящий рядом с крыльцом указатель с зелеными буквами, я никогда не слышала о городе Либерти, штат Нью-Йорк. Не сказать, чтобы это место было таким уж известным – обычный городок в Кастильских горах, в двух с половиной часах езды на северо-запад от Нью-Йорка. Но теперь я знала, что моя мама и, возможно, бабушка когда-то там жили, и этот городок внезапно стал для меня самым важным местом на свете.

Если мама действительно была беременна мной на той фотографии, это значило, что снимки были сделаны почти тринадцать лет назад. Я боялась, что Хиллтоп-Хоума больше нет на прежнем месте, но Бернадетт быстро узнала его номер в справочной службе, и мы туда позвонили.

Я стояла рядом с Бернадетт, пока та засыпала женщину на другом конце провода вопросами.

– Спроси, жила ли мама в том доме! – взволнованно подсказывала я. – Скажи, что она была на той рождественской вечеринке с моей бабушкой.

Бернадетт пыталась выяснить и это, и многое другое, но женщина на том конце провода по какой-то причине не давала ей договорить.

– Я понимаю, но, может, вы могли бы мне сказать… Да, конечно, но нам только нужно, чтобы вы посмотрели в архиве – неужели это… Ох. Да, хорошо.

Наконец Бернадетт оставила женщине свой номер телефона и повесила трубку.

– Что? Что она сказала? – спросила я.

– Все, что я смогла у нее выпытать, это то, что Хиллтоп-Хоум – интернат для людей с ограниченными возможностями, и единственный, кто может ответить на наши вопросы, некто по имени Трумэн Хилл.

– Тогда нам срочно нужно поговорить с этим Трумэном Хиллом, – сказала я.

– Его сегодня нет. Она записала мой номер и сказала, что он мне перезвонит.

Но Трумэн Хилл не перезвонил – ни в тот день, ни на следующий.

Бернадетт позвонила им снова. И снова. Каждый раз ей говорили, что только мистер Хилл может ответить на ее вопросы, но его сейчас нет на месте. Бернадетт так часто звонила в Хиллтоп-Хоум, что женщина, принимавшая звонки, стала переводить ее в режим ожидания, едва заслышав знакомый голос, и оставляла на линии, не отвечая на звонок.