Наум Ним - Юби: роман

И вот в таком приподнятом состоянии Лев Ильич прохаживается по перрону в ожидании поезда. И тут – сирены, мигалки, визг колес! К зданию станции несутся четыре «Волги» – не друг за другом, а две черные бок о бок впереди и две белые тем же макаром за ними. На полной мчатся. И не останавливаются у вокзала, а, обогнув его, выскакивают чуть ли не на перрон – тормоза визжат впритык, а сирены и мигалки продолжают разрушать ночную тишь.

Представляете – пушистые деревья, тьма звезд и эти проблески с визгом?..

Лев Ильич, естественно, решил, что все это по его душу. Мог бы и возгордиться от этого (такая сила, и вся на него), но не возгордился. И брехня, что в такие вот мгновения перед глазами пробегает чуть ли не вся жизнь. Литературный штамп. Ничего сколько-нибудь осмысленного в бошку не прибегало. Мысли шарошили, сталкивались, пропадали, стремительно сменяясь другими, снова сталкивались, не давая ухватиться хоть за какую. Сплошной вихрь. А гоняла этот вихрь весьма незатейливая мыслишка, определившаяся словом «жаль». Жаль, что не успел. Жаль, что не сказал. Жаль, что не предупредил. Жаль, что не передал… Ах, ему бы хоть день! Один только день! Он бы сказал всем друзьям и близким, то, что должен… то, что не успел…

К чести Льва Ильича надо заметить, что всякие совсем уж невозможные мыслишки о попробовать сбежать через пути он выбил из головы сразу же, представив это жалкое зрелище. Внешне он даже не дрогнул – держал, что называется, фасон. И хорошо, что не побежал, иначе пропустил бы фантастическое представление.

Полтора десятка подтянутых и каких-то излишне субтильных штатских высыпали из легковушек и растянулись по перрону. Ну ей-богу, все они были какие-то недомеристые. Может, это не зря и не случайно, а для того, чтобы можно было в большем количестве напихиваться в служебные машины? Ведь численность стражников возрастает куда быстрее численности автомобилей и прочих материально-технических благ.

Тут и поезд причухал. Видимо, там внутри всех предупредили заранее, и все двери сразу нараспах, и все проводницы, как одна, выпорхнули на перрон, а взвод недомерков наоборот – исчез по вагонам. А через пару минут из второго от Йефа вагона появляется такая, я вам доложу, фря – и в распахнутой шубке, под которой мало что наблюдается (то есть как раз много чего наблюдается). В шубке в этой и на высоченных каблуках вихляет она по перрону к головной «Волге». Недомерки все пристраиваются вокруг ее вихляний, а из машины выползает ей навстречу – не поверите! – снова недомерок, но на этот раз в высокой папахе. Шинель не застегнута, папаха набекрень – сразу видно, в той же мере пьян, что и она. Он к ней с объятиями, а она его по роже – хрясь!..

«Еще, милая, – взмолил Йеф. – Вмажь ему еще раз, и тебе простится все твое длятство».

Не вмазала. Вместо этого нырнула в машину и вся кавалькада с прежними гром-молниями унеслась прочь.

Вот тут Лев Ильич и оказался посреди огромного и радостного мира, наполненного любыми приключениями по его усмотрению и желанию. Тьма звезд над ним и тьма возможностей впереди. Только ничего не откладывать на потом. Жить сейчас и набело, ведь потом можно не успеть.

Весь мир, такой большой и такой радостный, лежал тогда перед ним и чуть поскрипывал под его башмаками…

Там, на перроне он молил всего про один день. С той ночи прошло уже с полтыщи дней, а он опять не готов…

«А может, и ничего еще? Может, еще не край? Генсек этот новый голосит непривычное, а слово «демократия» с языка не сползает… Хорошо в Москве: там днем чихнул, а вечером слушай свой чих сквозь глушилки. Там остереглись бы, а здесь свинтят, как корова языком, и – без следа… Если пронесет, надо будет прислушаться к Надьке и достать старые записи – попробовать дописать книгу. Нет, это не Надька говорила – это я сам за нее думал. Все равно, надо будет попробовать…»

Лев Ильич оставил сына дома и осматривался возле школы, не находя своих питомцев. Он старался избежать встреч с родителями домашних шестиклашек. Ему всегда тягостно было говорить с ними. Это были насквозь фальшивые разговоры. Льву Ильичу хотелось закричать, чтобы они опомнились и никогда не сдавали своих детей ни в какой интернат, а родителям требовались подтверждения того, что они поступили правильно, что их детей никто не обижает, о них всемерно заботятся, и им тут так хорошо, так хорошо – не хуже, чем дома. Вместо этого они говорили о здоровье, оценках и других скучных материях. Иногда, правда, родители начинали вдруг оправдываться и объяснять, почему они были вынуждены купить (или достать) путевку сюда для своих отпрысков, но лучше бы они не пускались в эти свои откровения.

– Лев Ильич, – подбежала к нему Ирина Александровна, – идите выручать наших хулиганов. Их кастелянша арестовала и позакрывала в спальнях.

– Не отпущу, Ильич, даже и не проси, – скандалила Наталья Васильевна. – Это ж подсудное дело… Зови директора – будем разбираться… Я же материально ответственное лицо, а тут наглядное хищение народного достояния!

Не сразу, но Лев Ильич сумел разобраться в причинах скандала. При подсчете вверенного ей имущества, переданного во временное пользование ученикам шестого класса, она, к величайшему изумлению, обнаружила под кроватями в мальчуговой спальне две измызганные ушанки. Ушанки без сомнения находились в ее казенном хранении, о чем свидетельствовали штампы изнутри. Кастелянша радостно предположила, что ей удалось накрыть целую сеть расхитителей школьного добра, и теперь, наконец, есть на кого списать все складские недостачи, а их, судя по сверкающим глазам, было немало…

– Нет, ты мне скажи, – теребила она Льва Ильича, – навошта летом ушанки? – Только для того, чтобы продать – больше незачем. Ты вот этого попытай, что в синяках – он точно замешан. Гляди, какая рожа! А я-то думаю сабе, куды деваются вещи со складу? А оно вона что! Тут милицию звать надо…

Через несколько минут Йеф уболтал Наталью Васильевну, и она согласилась временно амнистировать арестованных злодеев, потому что «куды ж они подеваются? – будут болтаться сабе вакол школы, и любого завсегда можно будет споймать и за ухо приволочь на праведный суд педсовета».

– Не расскажешь, что тут такого было, для чего понадобилась зимняя экипировка? – спросил Йеф Махана, когда кастелянша оставила их одних и погромыхала со своими возмущениями по коридору спального корпуса. – Это как-нибудь связано с твоими боевыми ранениями?.. Да, друг дорогой, – вздохнул Йеф и отпустил руку Махана. – Она же теперь не успокоится – она все свои недостачи будет на вас валить. Скажите честно, – обратился он ко всем мальчишкам сразу, – часто шуровали по складу?

– Да не… Только по необходимости… Раньше этих шапок и не вспомнить… Она сама одеялы домой носила – я бачыу… Мы ничога не продавали…