Наум Ним - Юби: роман

Угуч вспомнил, что отца его во вражеской Америке замочили смертью храбрых, и ком снова подступил к горлу…

– По квартирам шуруешь? – Недомерок вырос из ниоткуда, стоило только Угучу спуститься по стене и ступить на землю. – Так ты у нас, оказывается, домушник?.. Что там? Нету хозяина? – другим, очень деловым голосом спросил физрук и тут же сам себе и ответил: – Конечно нет… Потому что хозяин в Москве. Он там родиной торгует. Ро-одиной! Понял?.. А ты к ним шастаешь… Прикормили они тебя, что ли?.. Вокруг столько хороших людей, а ты сюда… Медом тебе здесь намазали?.. Но мы не позволим, так сказать, мазать… Ни медом, ни чем другим… Так и заруби в своей тупой… то бишь упрямой голове – не позволим. Отъездился, голубок… Вот явится он из своей Москвы, а тут ему – подарочек… – Свисток-с-кепкой всмотрелся в обалдевшего Угуча и снова сменил голос – теперь на командный, как и на уроке – вот-вот в свисток дуванет. – Рот закрыл! Повернулся и – марш отсюда… Чтоб духу…

Угуч шмыганул за угол Йефова дома.

Наверное, Недомерок и вправду чекист, и у него такое задание – следить за Йефом. Впервые такие слухи поползли, как только Леонид Валентинович устроился в интернат учителем физкультуры. Имя его почти сразу забылось, а звали его исключительно так, как окрестила теть-Оль, но слушок о том, что он на самом деле чекист и работает физруком только для видимости – слушок этот становился все крепче. Недомерок вслух, а не тишком, ничего не подтверждал, но ничего и не опровергал и буквально достал всех своими расспросами, просьбами и разными бессмысленными требованиями.

Чекистов в здешнем народе мало любили. Пожалуй, даже меньше, чем евреев. И это несмотря на то, что евреи пьют кровь и спаивают русский народ, а среди чекистов сам Штирлиц, и, может быть, есть там еще кто-нибудь такой же замечательный. Но про Штирлица хорошо смотреть в телевизоре, а чекистов здесь помнят еще с послевойны. И не только помнят, но и рассказывают иногда шепотком, как те лютовали.

А лютовали и зверовали они на спаленных войной белорусских землях, кстати сказать, совсем не по злобности своей натуры и не из садистских наклонностей. Были они в основном молодыми и жизнерадостными, красивыми и очень счастливыми. Как же не быть счастливым, если война закончилась, а ты жив!.. Хорошие парни. Только вот дело им досталось не очень хорошее. Надо было мятущуюся здесь недавно партизанскую войну привести к виду правильного и мощного движения, воевавшего по плану самого Верховного… Если бы все партизаны в борьбе за освобождение от фашистской нечисти сложили свои головы поголовно, то не было бы никаких хлопот. Но многие остались живы и помнили не то, что надо, а, прямо скажем – черт-те что помнили… Кому, как не чекистам, надо было вправлять этот массовый вывих неправильной памяти?.. Они и навправляли…

А теперь вот появляется какой-то Недомерок или даже Свисток-с-кепкой и своими идиотскими расспросами сходу возвращает все прежние дрожи и страхи…

«Так он же Йефа подкарауливает, – дотумкал Угуч про Недомерка. – Точно как американцы подкарауливали моего отца…»

Угуч остановился, не соображая, что надо делать. Можно вернуться и придушить Недомерка. Плевое дело: сжал чуток – и готово. Но ведь он за Йефом уже целый год следит, и ничего… Угуч решил, что и сейчас все обойдется. Если бы он знал, что всего через несколько часов Недомерок набросится на него и будет трясти до зубовного лязга, он бы решил иначе…

Невозможно было уединиться: куда не затихаришься, кто-нибудь обязательно тут как тут и тычет ладошкой в грудь, закатывая глаза и восхищаясь Угучевой победой во вчерашнем турнире. А если не уединишься, то как сможешь придумать чего толковое про дальнейшую жизнь? Ничего не придумаешь. Одно ясно: с мечтой о жизни с родным отцом, который будет любить и баловать не за какие-то там успехи в учебе или в примерном поведении, а просто так – ни за что, как Йеф любит своего Даньку, – с этой мечтой приходится распрощаться навсегда. Остаются для Угуча два варианта судьбы: кентавром с Данькой или мужем с теть-Олей… Ну или – дурка, но про это лучше вовсе не думать, чтоб не накликать…

– Опять к своим жидам ходил? – Махан поприветствовал Угуча взмахом руки с зеркальцем, в котором пытался рассмотреть свою опухшую в сплошную синь физиономию (а может, и не поприветствовал, а просто так махал рукой, как и всегда ею махал). – Табе батьку оплакивать, а ты… Ладно, не злись… Ты полюбуйся, чего со мной зробиу… Меня директор спыниу [1] Остановил ( белорус .). и давай пытать – чего? да кто?.. Но я ни гу-гу… Мы же сыны разведчиков. Мотай на ус и держи язык за зубами… Эй, пачакай [2] Подожди ( белорус .). , куда ты намылился? – Махан подбегом нагнал уходящего Угуча. – Я те самое цикавае [3] Интересное ( белорус .). не сказал. Йеф вернулся, ведаешь? Наверное, ведаешь, а вот то, что он сваю жонку тока что в лес повел, на шалашову поляну – этого не ведаешь. А зачем, думаешь, повел? Для этого самого – долбиться будут. Дома при сыне несподручно, а все равно хотся. Это же только ты считаешь, что они все из себя сю-сю-сю, а они долбятся, как и все вокруг – как и собаки подзаборные. Иди вот и сам полюбуйся… Думаешь, если Сергевна, то вся из себя прынцесса, а ей бы только чебурашку почесать…

Угуч дальше не слушал и пошел прочь, а Махан так и остался, хлопая ртом и пытаясь еще что-то досказать. Нет, все-таки по всем ухваткам получается, что он и вправду вожжался с уголовниками, – откуда бы еще брались эти все его поганые рассуждалки?..

А если Махан прав? Он и раньше всякие гадости спешил порассказать про всех вокруг, взахлеб, а пальцы врастопырку для убедительности. И многие его россказни потом подтверждались. Подтвердилось, что директорская жонка ходит в котельную к Григорию Недобитку и там они сцепляются по-собачьи, и с молоденькой воспитательницей Ириной Александровной сцепляются, и с учительницей географии Алевтиной Николаевной, и с врачихой по зубам Ниной Александровной, и еще с разными барышнями, и каждый раз Угуч получал проигранные Махану болезненные шалабаны – по два десятка на одну собачью радость Григория. А вот про теть-Олю не подтвердилось – не сговорил ее Григорий, но зато подтвердилось, что она полными сумками таскает школьные продукты к себе домой, и Угуч снова огреб свои шалабаны…

«Когда я поженюсь на теть-Оле, – решил Угуч, сворачивая на тропинку к шалашовой поляне, – у нас не будет ничего собачьего».

Низ живота обдало протестующей горячей волной…

Шалашовую поляну в запутанной круговерти лесных тропок и подальше от возможных глаз обустраивали всем классом под руководством Льва Ильича. Это было место частых экскурсий, где Йеф, усевшись поудобнее в кругу шестиклашек, неспешно и вкусно начинал очередное увлекательное сказание… На случай дождя соорудили прочный навес, и вот из-за него поляну стали называть шалашовой.