Мария Воронова - Эхо первой любви

Он вспоминал, потом думал о Фриде и сердился на себя, что счастлив в эту грустную минуту, но ничего не мог поделать, только из последних сил отгонял от себя греховные мысли, как целовал Фриду и как первый раз положил ладонь ей на грудь.

«Тетя Оля бы меня не одобрила за такие мысли», – подумал Зиганшин и поехал на кладбище, хотя мама сказала, что там нести гроб уже не будет нужно.

Могила располагалась на самой окраине кладбища, так что далеко было видно луг с редкими деревьями, покрытый увядшей травой и прорезанный ломаной линией узкого ручья. Вода в ручье замерзла и выглядела, словно старое серебро, точно такое, как у тети Оли дома. Странный сегодня выдался день, морозный и ясный, словно не в разгаре ноября. Деревья искрились инеем, а под ними лежали островки белого снега.

Слушая стук мерзлой земли о крышку гроба, Зиганшин подставил лицо мягким солнечным лучам и больше не сопротивлялся умиротворению и покою.

«Спасибо вам, тетя Оля, – прошептал он, – буду вспоминать вас и молиться».

– Мам, я женюсь, – сказал Зиганшин, – наверное, не самый подходящий день сказать тебе, но так уж вышло.

– Поздравляю, Митюша, – мама улыбнулась и, пользуясь тем, что они стояли на светофоре, изогнулась, чтобы в зеркале заднего вида проверить безупречность своей прически, – поздравляю.

– Может, спросишь, на ком?

– Думаю, что после стольких лет изучения рынка ты нашел приличный экземпляр, – заявила мама. – А если серьезно, то я в тебе уверена и не боюсь, что ты притащишь в дом абы кого. Да и, с другой стороны, притащишь, так тебе жить.

– Ну все-таки я хотел бы вас познакомить.

– Без проблем, – мама откинулась на спинку сиденья, – а дети знают?

Зиганшин покачал головой. Они с Фридой договорились, что объявят детям о своем намерении вместе.

– Думаю, когда ты женишься, мне придется Свету с Юрой к себе взять, – сказала мама после паузы.

– Почему?

– Ну как же! У тебя своя семья будет, свои дети появятся. Ты, может быть, и не почувствуешь, а для женщины между чужим ребенком и своим – огромная пропасть, это я по себе знаю. Думаешь, я не хотела для Наташи мамой стать? Думаешь, не пыталась любить вас одинаково, особенно когда ее родная мать умерла? Пыталась, Митя, только чем больше старалась, тем хуже у меня это выходило. Наверное, поэтому бог мне и не дал второго ребенка родить, посчитал, раз я недостаточно люблю тех детей, которые у меня уже есть, то больше мне не надо.

– Мам, ну что ты…

– Я сильно себя ругаю за это, Митюша, – вздохнула мама, обычно несгибаемая королева. – Взрослая тетка, не смогла себя переломить и сблизиться с девочкой, а кто знает, если бы я ее как следует под свою руку приняла, так она не связалась бы с этим женатым подонком.

– Никто не знает, что могло бы быть.

– И все равно. Мне кажется, лучше даже не подвергать твою любимую такому испытанию. Поверь, когда начинается материнство, разум заканчивается и рулит чистая биология. В общем, подумай. У меня была нормальная полноценная семья, и теперь моя очередь помочь тебе создать такую же.

Зиганшин усмехнулся:

– Мам, никогда такого не было, чтобы ты заедала мою жизнь.

– Вот и не хочу начинать. Отдадим ребят в нормальную школу, Виктор Тимофеевич будет с ними физикой заниматься, а на выходные станешь их к себе забирать. Только не думай, что я как-то хочу унизить твою избранницу, или очернить, или посеять в твоем мозгу дурные мысли. Просто ты мужик и многого не в состоянии понять, а вообще-то материнский инстинкт – это не плохо, а даже очень хорошо.

– Давай отложим этот разговор хотя бы до того, как Фрида забеременеет, – покладисто предложил Зиганшин.

– А, так ты не по залету женишься? Ну надо же…

Зиганшин рассмеялся и еле удержался, чтобы не напомнить маме, что ему тридцать семь лет и он давно умеет себя контролировать, но вовремя спохватился, что с матерью о таком разговаривать нельзя.

– Слушай, а твоя любовь всей жизни книгу ж выпустила, ты в курсе? – вдруг воскликнула мама.

– Лена? Да быть не может! – улыбнулся Мстислав Юрьевич. – Она двух слов связать была не в состоянии, я все сочинения за нее писал, в том числе вступительное.

– Как же это вам удалось?

– Ладно уж, открою тебе секрет. Я с ней вместе на сочинении сидел, а в конце мы просто поменялись листами. Почему, ты думаешь, я пару за сочинение схлопотал? Всегда «отлично» получал, а тут вдруг двойка! Даже при всех происках коррумпированной приемной комиссии я не мог бы написать меньше чем на трояк.

Мама покачала головой:

– Видишь, как тебе гормоны свет застили? А теперь умножь свое тогдашнее состояние на десять и получишь слабое представление о психике беременной женщины.

Зиганшин сказал, что прекрасно понимает, о чем говорит мама, и обязательно будет учитывать в дальнейшем, когда проблема приобретет практическую значимость, а пока что говорить о беременности не только пустословие, но и плохая примета.

Мама сказала «тьфу-тьфу-тьфу» и постучала по условно деревянной панели.

Зиганшину от мысли, что теперь существует на свете художественное описание Лениной жизни, а может быть, и первой любви, сделалось тоскливо.

– А ты читала эту книжку? – с беспокойством спросил он.

– Да буду я еще обо всякую макулатуру глаза ломать! Так, в магазине полистала. Еще, главное, называется так претенциозно: «Неведомые ему слезы».

– Почему претенциозно? Точная цитата из «Мертвых душ». Обычно говорят «невидимые миру слезы», а Гоголь писал: «видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы». Наверное, Лена открыла для себя русскую классику, когда старший сын в школу пошел. А ты не посмотрела, там про меня ничего нет?

– Вроде бы нет. Но, знаешь, я смалодушничала и быстро пролистала начало книги. Как-то боялась, что ли. Не дай бог, думаю, увижу, как она моего сына грязью поливает, и что тогда делать? Вроде бы имя твое в тексте не встречается, а там уж не знаю… Лена себя позиционирует невинной жертвой в золотой клетке, вряд ли к этому образу пойдет, что она не дождалась жениха из армии.

– Не хотелось бы в расцвете лет стать героем литературного произведения, – хмыкнул Зиганшин и стал высматривать, где припарковаться. За разговорами он и не заметил, как доехали до дома.

Он вышел, помог маме выбраться из машины и уже хотел прощаться, как она вдруг взяла его за рукав и сказала задумчиво:

– Знаешь, странно. Я помню, Лена была девка позитивная. Эгоистичная, как все красотки, жадная до жизни, но позитивная. Не знаю, как там дальше, но тогда она мне казалась похожей на меня саму, и мне было это приятно, и я думала, что ты меня, может быть, любишь, раз влюбился в такую же, как родная мать. И родители у нее были хорошие очень люди, добрые, веселые и дочку любили. Да господи, если бы у нас с твоим папой была девочка и мы узнали, что ее испортил малолетний придурок, мы бы сначала открутили голову ему, потом его родителям и только потом спросили бы, хочет он жениться или нет! А тебя сразу в семью приняли и к нам пошли навстречу. Помню, тот папа только раз довольно сдержанно высказался, что мы могли бы своего юного кобелину получше на привязи держать, и все, дальнейшее наше общение проходило в рамках конструктивного сотрудничества. В общем, мне вся их семья нравилась, и я расстроилась, когда девчонка тебя кинула. Думала, к ним-то я уже привязалась и знаю, чего ждать, а кого ты там дальше в дом притащишь, еще неизвестно. Честно говоря, не думала, что ты столько лет один останешься, ну да ладно, не об этом речь. Я хотела сказать, что книга абсолютно не похожа на Лену. Мрачная, унылая, какие-то все стенания и жалобы и претензии ко всем, в том числе к родителям. Фактов мало, сплошной психоанализ пополам с нравоучениями, и все нытье!