Иван Гагуа - Свое и чужое время

Мужчины вошли. Сняв головные уборы и повесив их на стене на проржавевшие гвозди, опустились на низкую скамью у камина.

— Ладо, может, ты добреешься? — сказала хозяйка и увлекла его с собой в соседнюю комнату.

Оставшись наедине с собой, Жоржи достал промокшие сигареты и принялся их просушивать у огня. С мокрой одежды стекала вода прямо под ноги; пригретое костром тело оживало, разливая сладостную негу полудремы. Чтобы не уснуть, Жоржи взял одну из сигарет и, оглядываясь по сторонам, стал ее раскуривать. И очень удивился, когда в глубине комнаты увидел девушку с вязаньем на подоле. Жоржи чуть-чуть привстал и поклонился ей, на что девушка ответила кивком, не сводя с него долгого взгляда.

У самых ног девушки, развалившись на спине, играл пятнистый котенок, по-глупому выпучив глаза и норовя поймать собственный хвост.

— Кис-кис! — позвал его Жоржи, маня пальцами.

Котенок повернулся набок, вытянул мордочку с белым носом и уставился на Жоржи, словно раздумывая, стоит идти к нему или нет. Потом он мягко подпрыгнул, выгибая спину горбом, и пошел к нему бочком, а приблизившись, стремительно бросился в сторону, объявляя начало игры.

В это время за домом, в небольшой пристройке, несмотря на отговоры хозяйки, Ладо вздернул отборную овцу и теперь с привычной сноровкой разделывал ее.

— С ума, что ли, спятил? Резать такую овцу ради этого шалопая! — убивалась хозяйка, глядя на увесистый курдюк. — Можно было бы и курицей отделаться…

— Курицей никак нельзя! — спокойно отвечал Ладо, стаскивая парную шкуру через обезглавленную шею, как рубашку. — Курицей-то никак нельзя такого гостя!.. Ты бы, чем здесь кудахтать, шла бы за соседями, да стряпней занялась! — Ладо измерил жену лукавым взглядом и улыбнулся, отчего та, чтобы не вскрикнуть, прикрыла платком рот и замахала рукой. — Ничего, ничего, отправляйся! Гость у нас необыкновенный!

Хозяйка, онемев от догадки, ушла прочь, затем, припав лицом к деревянному столбику пристройки, горько заплакала от щемящего стыда.

За ужином у Ладо собрались соседи. Их было человек пять — мужики-выпивохи, ровесники хозяину Как и полагается гостю, они не задавали лишних вопросов. Сидели и с достоинством молчали, хотя распирало любопытство.

Ужин был приготовлен на славу.

На тарелках большими кусками дымилась баранина в жемчужинах жира. В избытке стояли фрукты и овощи А над всем этим витал приятный запах только что подоспевшего сациви.

Гости сидели в зале у вновь растопленного камина, играющего алыми языками огня.

Жоржи, как самый почетный гость, сидел спиной к камину в пиджаке с хозяйского плеча. С места ему было видно, как мать с дочерью хлопочут в соседней комнате. Видел он отсюда еще и то, как, помогая матери раскладывать мамалыгу, хозяйская дочь украдкой расстреливает его взглядом.

«Чего все они так на меня уставились?» — подумал Жоржи и от неловкого своего положения почувствовал себя скверно.

— Такой хоро-оший, мама! — услышал он затем и шепоток из соседней комнаты и покраснел, поняв, что хозяйская дочь сказала это о нем…

Наконец, когда все уже было на столе, Ладо встал и спокойно, с достоинством хозяина, пояснил:

— Дорогие соседи, сегодня бог послал нам дорогого гостя, и мы не вправе не отметить это событие так, как это делали наши предки…

Витиеватость этой речи была налицо, но проголодавшиеся желудки да запахи на столе делали ее вполне приемлемой и ясной.

— Гость и бог, — сказал один из гостей и первый отщипнул от мамалыги, — равны на нашей земле! Так восславим же, товарищи, их! — Он обмакнул мамалыгу в сациви, проглотил первый кусок в честь гостя, второй — в честь господа и, поднимая полный бокал вина, встал.

За ним последовали остальные, славя гостя и бога, и осушили стакан за стаканом бело-розового вина целомудрия.

Застолье постепенно набирало силу, витиеватость — дух, а дух — материю. И вскоре, как водится, все превращения — силы, духа и материи — городили неразбериху, завязались ожесточенные споры. Сторонники силы методично и настойчиво ставили вопрос: что же все-таки происходит? Сторонники духа, напротив, — если что и происходит, значит, так оно и нужно. Третьи же — если так нужно, мол, то кому и в каком количестве?

— Убей меня бог, если я хоть что-нибудь смыслю!

— Какое тебе до этого дело!

— Я должен знать, что сколько весит и стоит!

Но вскоре все противоречия исчезли.

Закуска оказалась настолько вкусной, что гости, оставив все принципы в покое, разом умолкли, всецело отдаваясь нарастающему аппетиту, присутствие которого бывает так ценно в гостях.

Если аппетит, как говорится, приходит во время еды, то хорошим настроением мингрелец прежде всего обязан первому выпитому стакану доброго вина или же забрезжившему из-за гор солнцу, так как и вино, и солнце стремятся посвятить его в тайны своего зенита…

Как водится за столом, после первого штурма гости немного поостыли и начали подшучивать друг над другом и хохотать, хотя смешного рассказывали мало. (Но секрет вина как раз состоит в том, чтобы несмешное сделать смешным…) Затем, похвалив хозяина с хозяйкой, а вместе с ними и их дочь, они стали беспокойно ерзать на стульях в ожидании какой-то перемены. Тем более что радушие хозяина было полностью возмещено вниманием и добрыми пожеланиями… И теперь, когда пришло время наконец-то разобраться в происходящем здесь (одни считали, что идет помолвка, другие — более того — свадьба), гости, в меру своего понимания дела, решили спеть песню, соответствующую обряду. Тут и произошла неувязка, оказалось, что затянули разные песни. А поскольку так не могло продолжаться долго, загнали песни обратно в гортани и затеяли длинный спор, что именно сейчас надлежит петь за столом… Сторонники силы считали нужным спеть песню походно-боевую, сторонники духа — «Славь господа на небеси!», а сторонники материи — «Пребудет вечно земля наша!». Спор хоть и шел на очень высокой ноте, не привел ни одну из сторон к взаимопониманию и грозил перерасти в скандал. Но неожиданно на выручку застолью пришел сам виновник торжества, считая, что пора и ему внести свою лепту в общее дело.

— В моем гараже, — начал он медленно, но достаточно громко, чтобы всем было известно, что в «его гараже» завгаром — Сахокиа Георгий Иванович. Зато в парикмахерской, напротив того же гаража, парикмахер — Гохокиа Иван Георгиевич. Рассказывая о каждом из них, Жоржи называл и завгара, и парикмахера уважительно по отчеству.

— Хорошо, хорошо! — перебил его Ладо в нетерпении, не в силах выслушивать непоследовательный рассказ о каких-то совершенно не идущих к столу людях, и, подозвав к себе дочку, велел ей постелить гостю в маленькой комнате. — Приготовь и воду для ног! — сказал он в заключение.