Виктория Токарева - Дерево на крыше [сборник]

Золушка мгновенно сообразила, что принц – пьющий. Она эту школу проходила. Ее папаша Дабижа был запойный, и Танька за долгое детство и юность хорошо изучила алкогольный цикл: пьет, не может остановиться, а в промежутках спит. И все это тонет в алкогольных парах.

Татьяна хоть и молодая, но решительная. С ней не забалуешь. На другой же день после свадьбы она вызвала перевозку из своей больницы, у нее там все знакомые. Александра отволокли в стационар, положили под капельницу, вывели из организма токсины. Алкогольный цикл был прерван. Татьяна не собиралась ждать, пока Александр оклемается самостоятельно. Не собиралась тратить на это свою жизнь.

Через полгода Татьяна объявила:

– Ты кодируешься. Иначе я ухожу.

Александр испытующе посмотрел на молодую жену. В ее глазах блеснул холодный кристалл. Александр понял: уйдет. И с кем он останется? Лены нет, мамы нет. Остальным – не до него. У остальных – своя жизнь.

Что остается? Только народная любовь. Но это понятие виртуальное, как сейчас говорят.

– Кодироваться опасно, – упирался Александр. – Я стану бездарный.

– Бездарный, но живой, – возражала Татьяна.

– А зачем такая жизнь?

– Живая собака лучше дохлого льва.

На это трудно возразить. Все кончилось тем, что Александр закодировался и перестал пить.

Ни Марго, ни Вера не могли справиться с Александром. Только плакали и стенали. Татьяна – действовала.

Как сказал поэт: «Добро должно быть с кулаками». Но когда любишь, какие кулаки? Только собственные слезы.

Настала перестройка.

Вера как-то вдруг помолодела. Расчесалась. Нарядилась. Выкинула в мусоропровод старый халат.

Снималась постоянно. Ее простонародный типаж оказался востребованным независимо от возраста.

Многие не знали, что Вера разошлась с Александром. Ее ровесники постарели, им было все равно, поскольку старость вообще равнодушна. А молодые – это другое поколение. Глядя на Веру, молодые не могли себе представить, что эта бабушка была когда-то юная, тонкая, что любила и страдала. Казалось, она всегда была такой, как сейчас.

Двадцатый век подходил к концу. Время менялось.

Молодые женщины не торопились замуж. Делали карьеру.

В человеке ценилась личность независимо от семейного статуса.

Вера сделала блестящую актерскую карьеру. Взяла количеством. И личность ее не потускнела от постоянных унижений. Вера была похожа на деревце, выросшее на крыше. Вроде и земли нет, и корням некуда углубиться – а вот оно, деревце. Живое и шелестящее.

Лена продолжала жить, как жила. Работать, как работала.

Она не настраивалась и не перестраивалась, поскольку не гитара. Ее струны и раньше и теперь звучали в одной и той же тональности.

Александр, как оказалось, явился самым большим потрясением ее жизни, и она писала только об этом: о несчастной любви. Бесконечно тасовала колоду, именуемую «Александр». Критики определили ее тему: «Тоска по идеалу».

Если бы не Александр – не было бы темы. И может быть, не было бы книг. Но книги появлялись одна за другой, их расхватывали, как блины со сковороды, потому что каждый человек переживал в своей жизни нечто подобное. И надо заметить, что переживания, связанные с любовью, самые глубокие. И девяносто процентов самоубийств – из-за любовного крушения.

Александр вычерпал Лену, разграбил, заставил страдать. Но эти страдания оказались конвертируемы, как золото. Она переплавила страдания в творчество. Стала знаменита и независима.

Не будь Александра, магнит ее таланта притянул бы другие темы. И не надо было бы так дорого платить за успех. Но это не проверишь. И уже ничего не переделаешь. Все так, как есть.

Однажды Александр позвонил Лене. Она узнала его и удивилась, но скрыла удивление.

– Я любил только тебя, – сказал он будничным голосом. Без подъема. Значит, был трезвый.

– Воздух твои слова, – ответила Лена.

– Но ведь воздухом дышишь и живешь…

– Это да… – согласилась Лена.

Действительно, Александр не ушел из ее жизни окончательно. Он был растворен в воздухе. Она им дышала.

Настоящее чувство, как древние раскопки, переходит со временем в культурный слой и лежит в глубине под слоем земли. Вроде бы нет ничего, а копнешь…

– Как ты живешь? – спросил Александр.

– Без вранья и без солнца, – созналась Лена.

– У тебя есть все, – не поверил Александр.

– Кроме тебя.

– И я тоже есть у тебя.

Лена промолчала. Когда-то она это уже слышала. Так уже было когда-то. В прошлой жизни. У французов это называется «дежавю».

– И что с этим делать? – спросила Лена.

– С чем?

– С тем, что ты у меня есть.

– Ничего не делать. Знать.

Последние полгода Иван обитал в Швейцарии. Собирал материалы, связанные с русской революцией. Эту командировку устроил отец, а точнее, друг отца Егорычев, у которого были связи.

Иван жил в Цюрихе, в маленькой гостинице. Хозяин гостиницы – приветливый немец. Обслуга – две китаянки.

Иван посещал кафе, в котором бывал нестарый Ленин, в расцвете сил. У Ленина была приятная внешность – смесь немки с калмыком. Редкий и неожиданный коктейль.

Швейцария не имеет собственных гениев. Здесь нет своих вершин. Но Швейцария создавала особую среду для развития чужих идей. Чужие идеи падали в эту землю, как в плодородную почву, и взрастали могучими побегами.

Считается, что в Швейцарии скучно. Но скучно тем, кому нечем заняться. А у кого есть дела – Швейцария лучшее место для работы.

По воскресеньям Иван устраивал себе выходной. Он брал у хозяина велосипед и колесил по Цюриху вдоль и поперек.

В этот раз он ехал вокруг Цюрихского озера.

На берегу – лежбище наркоманов. Они лежали неподвижные, как тюлени, спокойно глючили, никому не мешали, и им никто не мешал, не приставал с нравоучениями. Хочешь наркоманить – твое дело. Твоя жизнь.

Машины пропускали велосипедиста. В Цюрихе – драконовский закон: если водитель собьет человека – будет платить до тех пор, пока пострадавший не вылечится. А если собьет насмерть – будет содержать его семью пожизненно. Неприятно, но справедливо. Поэтому машины предупредительно останавливаются и пропускают: проходи, будь любезен… Кому охота содержать чужую семью.

Иван любил колесить по городу и слушать музыку. Это было как танец: движение, ритм, божественный порядок звуков. Включалась мечта, совесть не мучила. Энергия движения и гармония. Хорошо!

Иван свернул на площадь Бельвю – шумную и суетную. Он решил нырнуть в переулок, подальше от человеческого муравейника.

Иван резко повернул руль, сделал зигзаг в сторону, и…

Дальше ничего не было.

Сидящий за рулем пожилой швейцарец ничего не успел понять. Он ехал по своим делам, соблюдая все правила уличного движения, не превышая положенной скорости, и вдруг… именно вдруг, откуда ни возьмись под его колеса влетел велосипедист. Удар! Грохот. Велосипед смял капот машины, а молодой велосипедист воспарил в воздух, раскинув руки, как крылья. Описав в воздухе широкую дугу, велосипедист упал на асфальт.