Юрий Андрухович - Двенадцать обручей

Так он писал однажды, даже не догадываясь о том, что новые поколения уже взялись преодолевать упомянутую им инерцию, совсем не ожидая рекомендаций заезжих мудрецов. Вот и эта забегаловка, возведенная еще во времена, когда на соседней полонине правил отчаянный популяризатор лыжного спорта Малафей, вот и она, задуманная вначале как форельный ресторан для лесорубов и гостей края (расположение над Потоком, казалось бы, могло посодействовать такой идее, о чем подавало знак и первоначальное название — «Серебристые струи», но все это привело лишь к нескольким ее финансовым крахам да многолетним простоям наглухо закрытой) — вот и эта забегаловка наконец дождалась настоящих хозяев. Какая-то весьма разветвленная семья, как это называется, взяла место в аренду у собственника-предпринимателя Варцабыча Ы. Ы. и наладила круглосуточный бизнес. Ясно, ни о какой форели тут уже речи не шло — как лесорубы , так и влюбленные в родную природу гости края и без форели выбирали для себя эту западню, где сладко и незаметно пропивалась вся имеющаяся наличность.

И вот в эту дверь где-то между одиннадцатым и двенадцатым часом ночи забрел очередной гость края.

Не слишком уверенно лавируя среди алюминиевых столиков и стульев в подсвеченной цветомузыкой полутьме, Карл-Йозеф Цумбруннен помнил, что с него бутылка, которую он первым делом должен тут купить. В зале развлекалась какая-то молодая компания (да, спортивные костюмы и лосины, и ты называла меня своим солнечным зайчиком ), его несколько раз зацепили локтями, пока он пробивался к стойке меж танцующих (черт побери, вот так гулянка с Чистого четверга на Страстную пятницу! — подумал бы кто-то другой и удивился), но Карл-Йозеф уже давно ничему не удивлялся, как не удивлялся и тому, что, прибитый внутренними душными волнами к бару, никак не может дождаться внимания со стороны хозяйки — та как раз была занята кокетничаньем кое с кем куда более близким и родственным, а точнее с какими-то двумя типами, которым она уже в десятый раз отказывала дать на бороду. Карл-Йозеф не видел в этом ни малейшего смысла, никто из них никакой бороды не носил, но благодаря паузе он сумел мысленно сформулировать свой заказ (он так и не знал, как будет правильно — бутылка или банка , приходилось слышать и то и другое); итак, минут через пять, пытаясь перекрыть окружающий гомон вместе с музыкой (« крошка моя, я по тебе скучаю »), пропел фальцетом свое «я вас пгошу… вотка для менья!» — с третьего раза он был услышан, хозяйка, густо намазанная дамочка того самого возраста, оборотилась к нему наконец лицом, а не низко посаженным задом и ответила что-то вроде «вы садитесь, к вам подойдут». Карл-Йозеф еще некоторое время обдумывал, хорошо ли он все расслышал («вас подъебут»?), но единственно возможная интерпретация подсказала ему в конце концов отступить и упасть за первый попавшийся свободный столик. Оттуда он долго смотрел на танцующих, никому тут не нужный отшельник на чужом празднике, чужак, но отчаяннейшая из молитв была все же услышана — и к нему подошел паренек в бейсболке, наверное, хозяйкин сын, хотя, впрочем, почему обязательно сын, просто кто-то с таким же, как и у нее, низко посаженным задом. «Я вас слушаю, добрый вечер», — чуть раздраженно произнес паренек и, услыхав от Карла-Йозефа «вотка… одна бутилька пгошу», молча отошел.

Карл-Йозеф подумал, что никто из них не имеет причин так враждебно к нему относиться. Но сразу же вспомнил о треснутом стекле — возможно, из-за него? На всякий случай сняв очки, он растворился взором в пятнах и вспышках — новый ужас оказался не меньше предыдущего, сидеть в этой мерцающей яме, в этом пережаренном месиве запахов, среди неведомых ему людей, слушать, как они вслед за магнитофоном нескладным хором тянут «а я нашел другую» — и ничего не видеть! Минуло еще много минут, и только потом над ним вынырнула вся в зеленых и красных вспышках голова, на этот раз девушки, но с добрым голосом («вы заказывали?»), после надевания очков выяснилось, что у нее такие же добрые глаза — и она поставила перед Карлом-Йозефом стакан водки. «Нет, — сказал он, — не стакан, не стакан! Отшень пгошу… бутилька. Одна…» Девушка спросила что-то вроде «с собой?», но Карл-Йозеф не понял вопроса («с водой? почему с водой?»), поэтому только жестом показал, чтобы она не забирала стакан, и поблагодарил. «Будете шашлык?» — с легким сочувствием спросила она, но он только поблагодарил еще раз. Добрая девушка, кажется, пожала плечами и отошла.

Он влил в себя несколько противных глотков и подумал, что всегда успеет получить ту чертову проигранную бутылку. Нужно только привыкнуть ко всему, что тут происходит, и как следует проартикулировать свой заказ. Тем более что первые глотки молниеносно сработали на старых дрожжах , и Карл-Йозеф немедленно почувствовал, как его попускает, в каких-то там центрах было приказано снять с постов не в меру настороженных часовых, его перестало корчить, и вместе с теплом он принял в себя этот шум, топот, эту музыку. Его попустило настолько, что он уже и не чувствовал на себе двух взглядов из-за одного дальнего столика (не те ли самые это типы, с которыми нудно щебетала за стойкой хозяйка, когда он вошел?). Но его попустило — следовательно, он ничего не знал об этих взглядах.

Через десяток минут он созрел до того, чтобы снова подойти к стойке и заказать еще один стакан. На этот раз там орудовал хозяин, явно отец той девушки с добрыми глазами и голосом, потому что так же, как и она, подав водку, спросил, не возьмет ли Карл-Йозеф шашлык. Тот замотал головой (эти огромные куски обугленно-сырого мяса с луком никак не пролезли бы сквозь его горло), но, чтоб не обижать хозяина, выдавил что-то вроде «один помаранч пгошу». Хозяин его желания не понял («ха, а она меня еще убеждала, будто Apfelsinn по-ихнему помаранч!») и после нерешительной паузы выдал ему сникерс.

Возвращаясь на место со стаканом и дурацким сникерсом в руках, Карл-Йозеф удивился сам себе, как плавно и ловко он двигается, ему удалось поймать такт, и это оказалось настоящим танго белого мотылька, даже сами танцоры залюбовались его пластикой. Такой успех следовало развить, потому, наполовину опорожнив стакан тремя жадными глотками, Карл-Йозеф поднялся из-за своего столика и крикнул: «Achtung, Achtung! » [102] Внимание, внимание (нем.). Они не переставали танцевать своего « белого мотылька у открытого огонька », но все одновременно поглядели на него — и пацаны , и девчонки, и хозяин с добрыми глазами из бара, и его добросердечная дочь из кухни, и, ясное дело, те двое, что без бород — все глядели на него и видели, как он бросается вниз головой вперед и становится на руки…