Сергей Шикера - Египетское метро

– Я слышал, Бурый то ли Верлена читал на майдане, то ли Бодлера, уже не помню. Кого-то из тех.

Тягин знал, как сделать Руденко приятное.

– Бурый – душка, – подала голос Танечка.

Кривясь от выпитой водки, Руденко энергично замахал ладонью.

– Нэ було такого! – сказал он, выдохнув. – Брэхня! Не мог Бурый ничего читать в Киеве. А знаете почему? А потому что на марше молчания украинского народа он потерял дар речи. Необъяснимо, но факт. Есть свидетели. Говорят, марш закончился, Бурый открывает рот: «А-а-а…», а сказать ничего не может. Всэ! Уявляешь? Молчащий Бурый. Шок! Сенсация! Заговорил, только вернувшись в Одессу. Так что читал он не в Киеве на майдане, а здесь, возле Дюка, и не какого-то там Сюлли, мать его, Прюдома, а нашего Кишинёвера. Знаешь такого?

– Сосед Абакумова?

– Да. Кстати! что там у вас за история с ним, какая-то некрасивая? С Кумом. Нехорошо это. Помирились бы. Взрослые люди, столько лет дружите. Давай как-нибудь втроём у меня соберёмся, посидим, выпьем, поговорим…

Тягин сделал удивлённое лицо.

– А разве мы ссорились? Вроде бы всё нормально.

– Уже нормально? А, ну тогда хорошо. Рад за вас. То есть у тебя больше нет к нему претензий? Там просто его эта Мальта замучила. Та еще пиранья. Был бы мужик, получил бы пару раз по шее и успокоился, а с этой что делать? Может, ты бы её как-то настроил попозитивней, что ли?.. Нет, серьезно.

– Честно говоря, не пойму о чем речь, – сказал Тягин. – С Абакумовым – еще раз – я не ссорился, а Мальту видел два раза в жизни. Не представляю, как бы я мог на нее повлиять.

– Ну, значит меня неправильно информировали. А Кум совсем не хочет с тобой ссориться. Наоборот, переживает, бедняга. Но раз у вас всё хорошо, то и слава Богу, как говорится. Хотя, если по правде, в чём-то он сам, конечно, виноват. Вот так вот путать денежные дела с постельными… С бабами оно всегда так.

– Ты о Мальте? – удивлённо спросил Тягин.

– Ну да. А ты не знал?

– Я вообще-то в другой стране живу.

– Тогда я тебе ничего не говорил.

– Мавпа от Кума аборт делала, – сообщила из своего угла Танечка.

– Таньюша, самтаймс итс беттер ту кип йор маус шат!– выговорил ей, повышая голос, Руденко.

– Фак ю, – ответила Танечка.

Руденко показал на неё ладонью.

– Видишь, как у нас тут всё непросто. Но в любом случае надо это прекращать. Я что-то думал, вы с ней заодно. С Мальтой.

Вошел недавний юноша и сказал, что Бобика нигде нет. В ту же минуту в кухню ввалились еще два одетых молодых человека, стало шумно, тесно, и Тягин решил уходить. Руденко выпил с новыми гостями и, перекрывая общий гомон, предложил: «Хлопци, а давайте заспиваемо!» Тягин незаметно покинул кухню. Выходил он за порог под громогласное пение Руденко, отбивающего такт кулаком по столу. На улицу из форточки неслось: «Ах, лэнта за лэнтою набои подавай…»; прыгала, звенела посуда на столе, посуда на столе, посуда на столе.

Домой Тягин возвращался в самом скверном расположении духа и клял выступившего в роли миротворца хозяина за его замешанную на любопытстве провинциальную бесцеремонность: как же, влиятельный человек, дела улаживает, наводит порядок, он позвал, я пришел. Впрочем, всё могло быть куда проще. Абакумов задолжал Руденко какие-то деньги и сказал, что теперь тому придётся подождать. То есть надавил на Руденко, чтобы тот надавил на Тягина, ну а тот в свою очередь на Мальту. Так оно больше похоже на правду. Да и не это его смутило, не это. Известие об отношениях Абакумова и Мальты – вот что действительно зацепило Тягина. Сама по себе история была вполне в абакумовском стиле: сначала уложить в постель, потом раскрутить на расписку. Но хороша же была их с Кумом встреча в таком свете. Клуб любителей жён Тверязова. Тьфу!

Абакумов позвонил, когда Тягин подходил к дому.

– Значит, говоришь, у нас с тобой всё нормально и хорошо, да? А хочешь, я тебе сейчас расскажу, как нормально и хорошо у меня?

– Честно говоря, не хочу.

– Да нет уж. Ты, пожалуйста, послушай. Итак. Сначала какой-то хер пришёл к моей матери. Якобы интересовался, как меня найти. Принёс, сука, тортик, попил с нею чай, при этом десять раз поинтересовался её здоровьем и передавал мне привет. Говорить со мной по телефону отказался, типа собирался сделать мне сюрприз. На следующий день такой же, правда без тортика, визит к сестре и всё то же самое, только тут еще и здоровьем детей интересовались. У мамаши, положим, уже и не все дома, ей любое внимание приятно, но сестра-то нормальная, сразу всё поняла. Вот это что вообще такое?! – Абакумов кричал. – Это как?!! Вот что ты наделал! Всё это теперь на твоей совести! В прошлый раз ты сказал, что Мальта обиделась. Ты вот это называешь «обиделась»?! То есть у тебя еще поворачивается язык ее защищать?! Нет, ну теперь понятно, что вы заодно. Так вот я требую, чтобы ты заставил ее прекратить всё это. Как хочешь, но заставь! Ты думаешь, я не знаю, что у тебя на уме и почему ты это делаешь? Решил за мой счет уладить ваши с Тверязовым сердечные дела? Искупить перед ним свою вину за мой счет?..

Насчет Тверязова он, конечно, хватил лишнего, не следовало ему этого говорить.

– За твой счет? Ты себя слышишь? – перебил его Тягин. – И давай ты сам как-то будешь разбираться со своими бывшими любовницами, хорошо?

– С кем?!

– С Мальтой!

– Я… – задохнулся Абакумов, и яростно выкрикнул: – Да ну вас всех к чёрту, твари!

XXI

Хвёдор с его умением чинить неудобства выбрал, конечно, день, когда Георгия в городе не было, и Тягину стоило немалого труда уговорить Василия провести сеанс самостоятельно. Во второй половине дня он заехал за Хвёдором. Ждать, пока шурин закончит свои дела, приведет себя в порядок и переоденется, пришлось сравнительно недолго, минут двадцать. По дороге, в двух шагах от дома, тот еще останавливал машину, чтобы куда-то забежать и занести прихваченный из дома промасленный пакет. Два раза звонил Свинья и спрашивал, когда они будут. Добрались в сумерки.

Во дворе, ворота в который оказались приоткрытыми, уже там и сям позагорались яркие и неяркие огни и было как-то уютно, весело, даже празднично, так что накопившееся в Тягине раздражение несколько улеглось. Вкусно пахло чем-то жареным; за столом под лампой выпивали мужики; где-то во втором этаже негромко играла музыка. Впритирку к стене, шурша, спешил по своим делам дикобраз, а в быстро темнеющем воздухе зашныряли первые, кажется, в этом году летучие мыши. Незнакомый юноша подвел их к свиному загону, включил и повесил на столб лампу-переноску и попросил подождать.

– А посмотреть на него можно? – спросил Хвёдор, когда юноша отошел.

– Не думаю, – ответил Тягин.

В роли отсутствовавшего Георгия выступил знакомый Тягину привратник Лёшка. Проход гоголем по освещенным галереям и неспешный выход к гостям Лёшка выполнил на отлично. Был он заметно навеселе, курил. На этом сходство с хозяином, которого привратник пытался копировать, увы, заканчивалось, дальше началось неумелое, дилетантское подражание со всеми недостатками домашней самодеятельности – чрезмерной хлопотливостью, неуместными паузами и скверной дикцией. Лешка был напыщен, но время от времени, видимо вспомнив веселую хитрецу Георгия, пускался в развязную веселость, и тогда всё у него выходило с какой-то петушиной подростковой задиристостью; слишком сильные удары ногой по доскам раздражали, а выкрики резали слух. Спохватившись, он опять напускал на себя тяжеловесную важность. Баба с ведром, чей выход, как только сейчас понял Тягин, тоже был частью представления, на этот раз опоздала, и потому первые Лёшкины реплики потонули (оно, может, и к лучшему) в толкотне и визге за перегородкой. Тягин наблюдал за происходящим с волнением режиссера-дебютанта, впервые представлявшего на суд зрителя свой спектакль, и с беспокойством поглядывал на Хвёдора. К тому же он опасался, что написал слишком длинный текст.