Сергей Шикера - Египетское метро

– А это мы посмотрим! Кровью умоешься, сука! На поломанных костях ползать будешь! Обещаю!

Наверху громко захлопнулась дверь, но еще какое-то время оттуда доносилось возмущенное сходящее на нет бормотание. Тягин стал подниматься и на полпути встретил медленно спускавшегося хорошо одетого человека. Когда расходились на площадке, тот приостановился и вежливо спросил:

– Цветы где-то тут рядом можно купить, не подскажете?

Тягин не знал ничего ближе пересыпского моста.

На двери напротив абакумовской висела табличка: «Не стучать, не звонить, не беспокоить!»

– Я сейчас ментов вызову! – отозвался Абакумов на стук, но когда Тягин назвал себя, защелкал замками и воскликнул: – Ух ты! День приятных сюрпризов просто!

Волнение хозяина Тягин, если бы не стал свидетелем скандала, мог бы принять и за радость.

– Проходи!

После Хвёдоровой захламленной халупы светлое и просторное до гулкости помещение с ободранными стенами и наполовину обвалившимся потолком несказанно обрадовало Тягина. Половину без потолка отгораживала великолепная резная ширма с вышитыми по шелку пионами и утками; в книжном шкафу тусклым затертым золотом отсвечивали широкие корешки томов; прямо напротив Тягина ярким красным пятном горела картинка на ткани с толстомясым Шивой, весёлой многорукостью напоминавшим швейцарские перочинные ножи с рекламных щитов. У Абакумова при всей его страсти к старине, к вещам и вещицам, было странное равнодушие к уюту.

– Это от тебя с таким боем выходили? – спросил Тягин.

Румяный от возбуждения Абакумов махнул рукой.

– А! ерунда. Небольшое недоразумение. Люди сами не знают, что хотят. – Беспечный тон хозяина был вполне искренним – скандалы для него всегда были делом почти обычным. – Но ты-то какими судьбами? Садись.

Покрытый скатертью стол, как всегда, был отлично сервирован – любил, стервец, хорошую посуду.

Вешая на спинку стула сумку и усаживаясь, Тягин поймал себя на том, что готовится к долгому, нелегкому разговору, и подумал: да какого черта! Здесь, где всё рядом, на расстоянии вытянутой руки, какие могут быть церемонии? И он решил не тратить времени на вступление.

– Извини, но я к тебе тоже с угрозами, – сказал он. – Не с такими кровавыми, как предыдущий гость, но…

Абакумов несколько секунд смотрел на Тягина, потом сказал:

– Час от часу не легче. То есть ты тоже, что ли, ругаться пришел?

Тягин не ответил.

– Вот тоска! – горько воскликнул Абакумов.

– А что тебе? Пока не остыл, пока в образе…

– Да ну!.. Это, знаешь, как одна соната заканчивается аллегро, и следующая начинается с аллегро. Нудновато как-то. Ладно, давай, что там у тебя: за что ты меня решил покарать?

– Кум, надо вернуть Ферзю его деньги.

(«Ферзь» была еще юношеская кличка Тверязова, полученная им, видимо, по отдаленному созвучию с фамилией, но очень редко употреблявшаяся ввиду полного несоответствия).

Абакумов удивлённо поднял брови.

– Что, прямо специально для этого из Москвы ехал? – спросил он, веселея на глазах. – Ты пьяный, нет?

– Из Москвы я приехал продавать квартиру. Нет, не пьяный.

– А почему тогда начинаешь с угроз, требований? Ни тебе здрасьте, ни пожалуйста… что за манеры?

Тягин тем временем достал записную книжку, написал на листке свой номер телефона, листок вырвал и положил на стол перед Абакумовым.

– В общем, вот, если что, мой телефон. На всякий случай.

Еще более повеселевший Абакумов, подтянул листок к себе, посмотрел, качнул головой и сказал:

– Крутой ты, конечно, парень, Миша. Пришёл, процедил что-то сквозь зубы, бросил на стол номер и пошёл себе. Молодец. Всегда тебе завидовал чёрной завистью. Ты посиди пока. Я сейчас.

Чему-то усмехаясь и качая головой, хозяин вышел в другую комнату.

Со школьным еще приятелем Абакумовым Тягин и Тверязов расходились и сходились не один раз. При желании можно было бы даже проследить некоторую периодичность. Причем никогда не было такого, чтобы Абакумов был в ссоре одновременно с обоими. Свои пронырливость, цинизм, сомнительную предприимчивость, которые у него назывались практической жилкой, Абакумов объяснял придуманным происхождением (фамилия, что ли, его надоумила) из древней династии купцов-старообрядцев. В золотую свою пору он возил в Москву антиквариат и редкие книги, попадавшие к нему не только из частных библиотек, а обратно модные на то время препараты, и подсадил на них не одного человека. Даже Тягину он однажды ухитрился скормить какую-то гадость, от которой тот едва не загнулся и пришел в себя только на третий день. (История, кстати, странная, оставившая мутный нехороший осадок.) Года три назад, попав в полосу безденежья, Абакумов решил тряхнуть стариной, попался и едва не сел. Выручил Саша Тверязов.

Пока Абакумов отсутствовал, в комнате побывала рослая, томная, одетая как секретарша девица лет двадцати в очках. Еле кивнув высоко поднятой головой и неслышно поздоровавшись, она поставила на стол со стороны Тягина тарелку и бокал, положила нож и вилку и так же торжественно, под траурный стук каблуков удалилась. И сама девица, и кое-какие предметы обстановки, как будто встрепенувшиеся с её появлением, отослали Тягина прямиком к тверязовскому роману, к одному из его главных героев Фомину, в котором Тягин уже с первых страниц стал угадывать некое мерцающее сходство с собой. Теперь оказывалось, что прототипов у сибарита Фомина, как минимум, двое, и Тягину придётся потесниться. «Так вот с какой грязью смешал меня Тверязов», – усмехнувшись, подумал он.

Вернулся хозяин уже сияющим вовсю. Подошёл к гостю и развернул перед ним принесённую бумагу, дёрнув её так, что она щелкнула.

– Расписка, – объявил Абакумов.

– Можно?

– На. Только не съешь.

Тягин взял расписку, посмотрел и отдал.

– Что, неловко? – спросил Абакумов, аккуратно складывая листок. – Принимаю твои молчаливые извинения.

– Да, извини. Раз так. Но… откуда она у тебя?

– Украл. И вот теперь перед тобой хвастаюсь.

– Почему тогда Тверязов… – рассеянно протянул было Тягин и умолк, не зная, как закончить фразу.

– А что – Тверязов? – быстро переспросил Абакумов.

– Ничего. А всё-таки: как она у тебя оказалась?

Абакумов сел за стол и жестом пригласил Тягина подвинуться ближе. Тот остался там, где сидел.

– Ты его бывшую жену не видел? – спросил Абакумов. – Тверязова. Последнюю, я имею в виду. Жаль. Колоритная обезьянка. Ему всегда с бабами не везло. – Вскинув палец, Абакумов поспешно оговорился: – За редкими исключениями, конечно! – и продолжил: – Но эта что-то особенное. Знаешь, есть виды деятельности, до которых нормальный взрослый человек ни при каких условиях всё-таки не должен опускаться, ниже только эксплуатация калек и выманивание денег у одиноких стариков. К ним я отношу авторскую песню, всякие интеллектуальные угадайки, ролевые игры, сочинение фэнтези… в общем, ты понял. В ту же кучу мусора можно добавить граждан, работающих до седых мудей весёлыми и находчивыми. Так вот эта барышня ухитряется заниматься всем перечисленным одновременно. Ты можешь себе такое представить? Мама мия, да мне тут и чего-нибудь одного с головой бы хватило, а он с ней год прожил! Год! – Абакумов шумно выдохнул. – Понятия не имею, как ей досталась расписка. Я ведь не обязан знать, как они там делили имущество. Пришла сама, я её не искал. И, честно говоря, не собирался с ней иметь дело. Так она мне даже угрожать стала какими-то своими друзьями. Вот тут я – да, страху натерпелся. Как представил себе этот кошмар: открываешь дверь, а на пороге бригада эльфов – ну, думаю, потом перед соседями стыда не оберешься. В общем, пободалась она со мной, пободалась – клятая такая! – и предложила отдать расписку за половину. Кто бы отказался? А то, что Тверязов не помнит и путается, так это она его, может быть, совсем уже с ума-разума свела, окончательно… Да! Она ж еще и психолог! Се-мей-ный.