Давид Шахар - Путешествие в Ур Халдейский

Существуют города, настолько пропитанные искусством, литературой и метафизикой, что даже ни разу не видев их физическим зрением, мы ориентируемся в них, словно у себя дома и способны с закрытыми глазами, не рискуя упасть и разбить нос, пройти по их с детства знакомым улицам и закоулкам, а, купив, наконец, билет и во плоти оказавшись на их территории, более вспоминаем и узнаем, нежели знакомимся. Строго говоря, для Homo litteratus только такие города и существуют реально. Всякий город делается фактом культуры, локальной или универсальной — это уж как ему повезет, только пройдя через такую литературно-художественную инициацию и продолжая постоянно строиться, достраиваться и перестраиваться в двух параллельных планах, назовем их по старинной иерусалимской аналогии «дольний» и «горний». При этом необходимо оговориться, что для разных языков и для разных поколений очертания этих городов неконгруэнтны, и провалы во времени и в пространстве обнаруживаются сплошь и рядом.

Для читавших по-русски на карте мира возникли Петербург и Дрогобыч, Лондон и Одесса, Прага и Тбилиси, Кентерберри и Буэнос-Айрес, а вместе с ними еще многие десятки городов и городишек, без своих метафизических зодчих остававшихся бы не более, чем населенными пунктами. Но Иерусалиму, самой, пожалуй, широкоизвестной географически-исторической точке, повезло меньше, чем Миргороду, — литература (а в рамках данной статьи мы говорим о литературе на русском языке) осве (я) тила его явно недостаточно, и он все еще представляется необжитым и малознакомым. Вся его метафизика по-прежнему сосредоточена где-то за пределами нашей досягаемости: в археологических пластах или в заоблачных высях теологии, плохо поддающейся переводу. Если оставить за кадром тексты сакральные, то единственным действительно художественным произведением, с которым нам до сих пор приходилось иметь дело, остается «Мастер и Маргарита» — книга, написанная, конечно же, вовсе не о Иерусалиме, а о Москве. И хождение экскурсиями по «Булгаковскому Иерусалиму» представляется автору этих строк занятием столь же бессмысленным для узнавания сего места, сколь и само собой напрашивающимся в свете вышесказанного. Нам необходимо смотреть на город сквозь страницы любимых книг.

А ведь такие неотделимые от Иерусалима книги уже написаны, и давно настало время открыть их для русского читателя. Речь идет в первую очередь о лирической эпопее Давида Шахара «Чертог разбитых сосудов», состоящей из восьми романов: «Лето на улице Пророков», «Путешествие в Ур Халдейский», «День графини», «Нин-Галь», «День призраков», «Сон в ночь таммуза», «О свече и о ветре» и «Ночи Лютеции», написанных между 1969 и 1994 гг. Перед вами второй из них.

Говоря о поэтике романа, следует иметь в виду, что перед нами фрагмент, один из разбитых сосудов, чьи черепки составляют очень сложное строение эпопеи, и совершенно необходимо сказать хотя бы несколько слов о ее структуре.

Элементы, которые читатель встретит в этой книге, окажутся далеко не случайными в архитектуре чертога, все темы превратятся в сквозные, каждая деталь, многократно отразившись и преломившись, займет свое неоднозначное место в вызывающей головокружение композиции. Поэтому — прежде всего — немного о самой композиции и об общем замысле.

В основе названия цикла лежит каббалистическое понятие швират ѓа-келим — «разбиение сосудов», содержащаяся в учении святого АРИ — цфатского каббалиста рабби Ицхака Луриа Ашкенази (1534–1572), от которого ведет свою родословную один из главных героев — Гавриэль Луриа. Говоря о приятелях Ориты Ландау, госпожа Джентила Луриа заявляет: «Все они — рухлядь», буквально — «осколки сосудов» — шиврей килим . Таковыми в понимании автора были все действующие лица его романов. Но для него эта характеристика не является отрицательной.

В чем же состоит идея «разбиения сосудов»? Речь идет о космической катастрофе, последовавшей за актом Божественного Творения. Изначальный творческий акт представляется, собственно, дифференциацией субъекта и объекта Творения в процессе цимцум — «самоограничения», высвобождением некоторого свободного от явной Божественности пространства в Боге, внутри которого создается мир, представляющий из себя систему взаимосвязанных сосудов — «сфирот», наполненных Божественным светом. Однако нынешнему миру предшествовал мир самодостаточных сосудов, каждый из которых стремился вместить всю полноту бесконечного Божественного света, что и привело к катастрофе — «разбиению сосудов», распаду творения и деградации Света.

Известный нам мир является областью тикун — Исправления, в которой большая часть Света уже заключена в новые сфирот, образующие в своем высшем проявлении «предвечного человека» Божественной эманации — Адама Кадмона . Лишь отдельные искры и осколки сосудов по-прежнему пребывают в плену у обманчиво самостоятельных сил зла, называемых скорлупами — клипот . Задачей человечества является освобождение плененных искр, собирание осколков древних сосудов и возвращение их к Первоисточнику. Из этих осколков, хрупких и с трудом поддающихся реставрации, возводит (восстанавливает) Шахар сосуд своей памяти, в который нам предоставляется возможность заглянуть.

В интервью, данном по завершении эпопеи Ярону Сахишу, Шахар говорил, отмечая, что учение АРИ предвосхитило теорию Большого Взрыва: «Мы родились в разломленном, взорванном мире, где нарушена связь между духовным и материальным и ничто не находится на своем месте. АРИ черпал вдохновение в своей жизни в Иерусалиме, где особенно остро чувствуется разрыв между аскетической реальностью и скрытым изобилием Божественного Присутствия. Здесь — изобилие света, которое глаз не способен вместить. Небо светлое и абсолютно пустое. Колодцы пересыхают в засушливые годы и не могут удержать воду — в дождливые».

Для Шахара творчество являлось опытом Исправления, восстановления в космическом масштабе того, что было приведено в расстройство и разъединение при «разбиении сосудов».

Источник восьмичастной композиции цикла можно, при желании, видеть в учении Лурианской каббалы, зафиксированном ближайшим учеником АРИ — Хаимом Виталем (1543–1620) в трактатах, объединенных общим заголовком шмона шаарим — «Восемь врат».

«Чертогами» — «ѓейхалот» назывались ранние эзотерические тексты, описывающие восхождение (дословно — «спуск») мистиков в небесные дворцы навстречу Царю Царей. А применительно к Иерусалиму в этом названии может содержаться намек на разрушенный Храм.

На данном этапе, при чтении лишь одного из составляющих эпопею романов, достаточно этих кратких соображений, чтобы не возникло ложного представления о том, что перед нами только документально-натуралистическое повествование «честного» летописца о иерусалимской жизни периода Британского мандата, описывающее конкретных людей под вымышленными именами. Неповторимую прелесть шахаровского текста составляет особое напряжение между точностью и достоверностью всех деталей и неоднозначным, иногда прямо фантастичным, детским взглядом на все происходящее.