Андрей Кучаев - Клубничная поляна. Глубина неба [два рассказа]

Рядом садится давешняя новенькая в сногсшибательном туалете. Гладит меня по плечу, по руке. Точно она понимает что-то сверх того, что видят другие. Например, что мой чердачок будет стоять пустой. Разве что в том, небесном, появятся любители ночного кофе. Я ведь сюда загремел после очередной попытки отравиться.

Ева всегда знала, что найдет ее. Недаром она столько раз видела ее во сне.

Это поле обычно брали в аренду турки. Турки из сельской местности, имевшие опыт сельскохозяйственных работ. Они приехали из Анатолии большой семьей, часть занялась торговлей — открыли лавку овощей и фруктов в турецком районе, а другая часть арендовала землю. Это поле они засадили клубничной рассадой. Возни, по их понятиям, было не так уж много по сравнению с тем, что они имели дома. Тут, в Германии, не было проблем ни с удобрениями, ни с арендой мини-трактора, ни со средствами борьбы против вредителей: все было в наличии, и все доставлялось вовремя. Ох уж эти немцы!

Главная возня была с прополкой, подрезкой и прочим, но тут их выручали женщины, которых было в достатке. Семья есть семья. И никому не надо платить, для немецкой семьи такое немыслимо. Затраты на выращивание сводились до минимума. После уборки они запашут и обобранные кусты клубники, и не обобранные — сроки были оговорены строго.

Лучшую часть, хорошо удобренную и ухоженную более тщательно, они оставляли для уборки своими силами: сами убирали, подключая детей и стариков, сами везли в свою и соседние лавки, сами продавали. Эта часть была огорожена условным ограждением из струганых палок и ленты, какой «полицай» огораживают места дорожных и прочих происшествий — красный с белым пунктир. Остальное пространство отдавалось на «самообслуживание». Местные немцы и эмигранты, — последние с особенной охотой — брались сами собирать в свою тару. Какая-то тара имелась у арендаторов на продажу: «шале» — коробочки из пластика, и «корбе» — плетеные из стружки прямоугольные лукошки-корзинки. Дешево, но не слишком. Многие приносили свои корзинки и пакеты. Иногда пластиковые ведра.

За «самоубранную» клубнику хозяева брали дешевле. На полтора евро. И позволяли есть «с грядки» сколько душе угодно.

Немцы — расчетливый народ, они охотно шли на «самоуборку»: экономия плюс дети наедались «от пуза», плюс моцион, нечто вроде фитстудии на открытом воздухе. «Аэробика» или, как пошутил Ахмет, «Ердбеереробика», «ердбеере» — по-немецки «клубника».

Ева набрела на «поляну» недавно. Она сама так назвала ее случайно в разговоре по телефону: «Ты знаешь, — сообщала она подруге, — там ее целая… большая поляна! И такая крупная! И ешь сколько хочешь!» «И почем?» — спросила подруга равнодушно. «По рупь шестьдесят! В смысле евро!» — хотела удивить Ева. «Подумаешь! У нас в „Плюсе“ по два! И ни тебе нагибаться, ни горбатиться!» «Так там свежая! С грядки! И ешь сколько хочешь!» «Я ее вообще не ем, — заявила подруга, — а для маски несвежая даже лучше!» — Ева вспомнила, как часто заставала подругу с лицом, вымазанным розовой клубничной массой. «Детей возьми! Пусть поедят!» «Их туда на аркане не затащишь! Им готовое подай!» — подруга уже немного презирала Еву, что чувствовалось. И всего за то, что она хотела пойти на клубничное поле, пособирать сама. Ева повесила трубку: «Как хочешь!»

Еву привлекало пойти не желание дармовой ягоды, не жадность — она и за витаминами не гналась, и масок отродясь не делала. У нее были другие мысли и желания. Смутные. И связаны они были с одним эпизодом, который едва не искалечил Еве жизнь. Но не искалечил.

Жила Ева в большом промышленном городе на востоке Сибири. Точнее — на рабочей окраине, рядом с новым заводом. В городе полно выросло после войны заводов, дымы всех цветов — самое яркое воспоминание. И воздух соответственный. И вода. Она и забыла, когда ела клубнику. Забыла, да не совсем.

Еще в техникуме их послали в подсобное хозяйство, обирать с картошки жука. Напал в тот год такой вредитель на все картофельные поля. По старой памяти его еще звали «колорадский». И в том подсобном хозяйстве, как узнали пронырливые и голодные дети, было поле с клубникой. Конечно, решено было «навестить». Ближе к ночи. Взяли фонарики, чтоб не набрать зеленых. Накрывались курткой, чтоб не видать было ни огонька, и так на корточках и пробирались. Но сторож засек. Все сумели удрать, Ева — нет. С набитым клубникой ртом и нелепой плетенкой, в которой и перекатывалось-то несколько ягод, предстала Ева перед сторожем-кавказцем. Одно запомнила Ева — он был немолод, глаза только дикие, горели почище фонарей… Остальное вспоминать не хотелось. Забыла. Выяснилось — до поры.

Когда Ева набрела тут на клубничное поле, свою «поляну», она инстинктивно поискала шалаш, где мог прятаться сторож. Но, конечно, никаких шалашей не было. Только будка, где молодая женщина с ребенком взвешивали ягоды и вели расчет. Ребенок баловался с весами. Все на доверии. Причем, кто кому должен был доверять? По мнению Евы, турчанка взвешивала на глаз, а ребенок «помогал» весьма условно — что там они видели на электронном датчике, один Бог знал, покупателям же видно не было. Но собирать позволено было безо всякого надзора: хоть сбегай с полными корзинами на все четыре. Никто не сбегал. «Чудно», — усмехнулась Ева.

Никто бы не объяснил Еве, почему она ждала встречи со своей поляной. «Клубничным полем»? Никто ведь не знал: тот сторож в подсобном хозяйстве, что ее поймал, и был ее первым мужчиной. Со всеми безрадостными последствиями. И тем не менее, она ждала и дождалась. «Земляничная поляна», ее «клубничное поле» дожидалось ее. В двух шагах от города. Макс отказался везти ее туда. «Тебе не стыдно будет?» — «Да чего стыдиться?» — «На дармовщинку там пастись?» — «Да перед кем?» — «Перед другими! Местными!» — «Да они такие же! В совсем свежей полно витаминов! И дешевле! И нам наберу!»

Стыдно ей было. Как тогда, когда она ела клубнику в Германии впервые. Макс купил по неопытности много — целую плетенку. Да еще хитрый баллон-спрей со взбитыми сливками. И стыдно не потому, что, с ее точки зрения, они не совсем заслужили такую роскошь. Нет. Стыдно было даже не потому, что в России осталась близкая родня, кто не мог себе позволить подобное лакомство. Стыдно было совсем по другой причине: пятый год они были в браке, третий — в Германии, а детей у них так и не было. С Максом все было в порядке, так говорили врачи. А вот с ней… Может быть, их город, хищный и ядовитый, оставил свой след? Макс был из сельской местности, из поселка, который они между собой называли «немецким». Там жили дети и внуки сосланных когда-то немцев. Родители Евы перебрались в их промышленный город из Средней Азии, когда, в связи с переменами, русским там стало «неуютно». Тронулись тогда со своих мест многие. Ева была маленькой, но лица запомнила. Особенно лица женщин. Проклинающих женщин. «Может, сглазили?» — думала она иногда. Там, в Средней Азии, она впервые попробовала клубнику. Покойная бабушка купила ей тайком на базаре, родители считали клубнику, ягоды баловством. Жили бедно, отец был все время без работы. Нанимался «по-черному», как здесь многие нанимаются.