Анри Фроман-Мёрис - Политическое воспитание

Он думает о Ла-Виль-Элу. Вспоминает, как проходил день в Ла-Виль-Элу. Неважно, в какую погоду, в дождь или в солнце. «Шарль никогда не скучает», — говорила его мать. Сегодня он отправится на пруд ловить рыбу. Только он еще не решил как: с берега или с лодки. Он решает устроиться на берегу под ивой. Он ищет в горшке червяка, выбирает самого жирного, насаживает ка крючок его розоватое извивающееся тело и забрасывает удочку справа от зарослей кувшинок. Поплавок держится вертикально в зеленовато-голубой воде, по которой в солнечных бликах скользят водяные пауки. В траве, рядом с ним, кузнечики перескакивают с одной травинки на другую. Пшеница, растущая в нескольких метрах позади него, защищает его от ветра. Солнце пригревает. Он кладет удочку, снимает рубашку, ложится на спину и подставляет грудь солнцу. Там, наверху, небо покрыто мелкими облачками, легкими-легкими. По нему ползают букашки, травинки щекочут кожу. Всем телом ощущает он под собой землю. Он счастлив. Поднявшись, он видит, что поплавок шевелится, погружается, поднимается, снова погружается. Клюет! Он встает, берет удочку обеими руками, ждет, когда поплавок опустится, и подсекает резким движением. Плохо зацепившаяся рыбка срывается с крючка, описывает дугу и шлепается на траву. Он хватает ее обеими руками и кладет в ведро, где уже медленно шевелятся другие пескари.

В комнате пахнет затхлостью. Окна здесь никогда не открываются. Мебель, которая, кажется, дремлет под белыми чехлами, напоминает гробы. Шарль думает, что и он мог бы быть мертвым. В безмолвном доме он, слегка склонив голову, неподвижно лежит в кресле. Никто об этом не знает. Идут годы. Война окончена. Незнакомая девушка бродит по дому. Она открывает дверь и видит его. Он лежит все в той же позе. Ни его лицо, ни волосы, ни кожа не тронуты тлением. Только одежда слегка поблекла. Она думает, что он спит, улыбаясь приближается к нему и легко касается рукой его плеча. Он рассыпается в прах.

С открытыми глазами он прислушивается к единственному доносящемуся до него звуку — это бьется его сердце. Он думает о портретах в соседней комнате. В ту пору его предки были очень молоды, немногим старше, чем он сейчас. Совсем недавно они отпраздновали свадьбы, надели эти великолепные, шитые золотом, украшенные кружевами, лентами и галунами шелковые костюмы, чтобы быть представленными ко двору... Они красивы. Они счастливы. Через двадцать лет им отрубят головы. Теперь они дремлют рядом, едва ли менее живые, чем Шарль. Может быть, более. Они по крайней мере жили. «А суждено ли жить мне? — думает Шарль. — Какие у меня основания считать, что я буду жить?» Может быть, смерть, скрывающаяся в одном из этих шкафов, сейчас выйдет и схватит его своей ледяной рукой.

Он вскакивает с кресла, шарит рукой в темноте, натыкается на мраморный стол, наконец находит дверь и, помня, что нельзя шуметь, бесшумно, как кошка, проскальзывает в коридор, а потом на маленькую каменную лестницу. Ему нужно видеть хоть какое-нибудь живое лицо. Он направляется в комнату тети Анриетты, тихонько стучит и, получив разрешение войти, открывает дверь. Она сидит в постели, прислонясь к подушкам. Ее седые, но совсем не поредевшие с годами волосы слегка вьются над изможденным, улыбающимся ему лицом. Руки покоятся на вышитых простынях. Слегка покрасневшие щеки выделяются на фоне этой белизны. Черные четки обвивают ее запястье, как браслет. Ее живые глаза светятся нежностью, но Шарль чувствует в них печаль и усталость.

— Тетя Анриетта, я хотел спросить тебя: ты ничего не слышала о Жане?

Когда он только что, сидя в своей комнате, думал о Ла-Виль-Элу, он вдруг вспомнил о Жане. Странно, но с тех пор, как он узнал об аресте Эжена и Виктуар и об исчезновении Жана, он ни разу не вспоминал о нем, как будто, считая его вне опасности, вычеркнул его из своей памяти. Только время от времени он удивлялся, что тот не дает о себе знать. Может быть, он скрывается. Он ведь еще слишком молод для отправки на принудительные работы в Германию. А может, он укрылся у одного из своих дядюшек. И все-таки в его сердце снова закралась тревога. Его предки в придворных туалетах были казнены во время Революции. Но отец рассказывал ему, что их имущество сохранилось благодаря одному фермеру, который выкупил его как национальное достояние, а позднее возвратил их сыну, эмигрировавшему в возрасте пятнадцати лет. И теперь Шарль на свободе, а Эжен арестован. Может быть, Жан на него сердится за то, что отец и мать арестованы из-за родителей Шарля. Шарль уверен, что это его отец втянул Эжена в историю с парашютистами. И он упрекает себя, ведь он никогда не думал о том, что Жан тоже потерял своих родителей. «Ведь он же мне как брат». Эти слова только что пришли ему в голову, и теперь ему непременно нужно отыскать Жана, своего брата.

— Непосредственно нет, — отвечает тетя Анриетта. — Я даже не уверена, что в семье знают, где он.

— Почему ты думаешь, что он исчез? Почему он не пишет, даже своим? На что он живет? Ты думаешь, что он где-нибудь нашел себе работу?

— Что касается работы, если он ее искал, то, конечно, нашел. Жан — парень умный и серьезный, немного, правда, замкнутый и скрытный; но в его возрасте можно уже наняться на работу. Если он не пишет, значит, у него есть на то основания. Наверное, он предпочитает не привлекать к себе внимания. Ты ведь знаешь, что письма часто вскрывают.

— У него на дальней ферме был дядя, брат Эжена. Ты уверена, что он не отправился к нему?

— Ты имеешь в виду Люсьена? У него ферма в Эмоне. Я спрашивала. Он тоже ничего не знает.

— Тебе не кажется странным, что он исчез вот так, ничего не сказав?

— Я надеюсь только, что он не наделал глупостей, — задумчиво ответила тетя Анриетта.

С этого момента Шарль стал искать способы найти Жана. Прежде всего он мог бы объехать фермы вокруг Ла-Виль-Элу и даже заехать в городок, чтобы расспросить его жителей, но мысль очутиться так близко от своего дома, увидеть всех этих людей, которых он хорошо знал и которые будут смотреть на него как на сироту, жалеть его, а может быть, отвернутся от него, как от зачумленного, была ему невыносима. Нет, он вернется к себе домой только тогда, когда оттуда уйдут немцы, вернется открыто и гордо. А пока, что бы там ни говорила тетя Анриетта, он решил съездить в Эмон. На это понадобился целый день, так как Шарль плохо знал дорогу. Ему казалось, что он попал в другой край, более веселый, более открытый и к тому же более населенный. И более ровный, заметил Шарль, преодолев быстрее, чем рассчитывал, тридцать километров, отделявшие Сен-Л. от Эмона. Жатва была в разгаре. В полях мужчины двигались без суеты, размеренно взмахивая серпами, как люди, знающие, что спешить некуда. Женщины, идя следом за ними, вязали снопы. Посреди жнивья неподвижно стояли большие телеги. Ветер умерял солнечный жар, а быстро скользящие по небу облака отбрасывали на поля широкие полосы тени. Здесь чувствовалось близкое дыхание моря.