Александра Николаенко - Убить Бобрыкина: История одного убийства

— А ну-ка, Саша, построгай пока…

И Шишин на доске строгал кусок ножом кухонным, вдыхая острый запах, думал: Таней пахнет…

— Остреж! — сказала мать, отталкивая Шишина от дела, с ладони стружки ссыпала в лоток, поставила вариться на плиту…

Запахло стеарином. Ногтями отскребала мать фольгу со смазки, ремнем до блеска доводя ножи, и из-под стола «стрижную» — низкую — достала табуретку, поставила под лампу, за газетой на балкон пошла. Он сел пока, сложив покоем руки, ждал…

Мать, разложив газеты кругом, одной на развороте срезала дыру, рубашкой через голову продела, сухими пальцами под ворот выправляя хрусткий и холодный лист. Он морщился, сводя лопатки, нечаянно моргал и, вздрагивая, думал: Таня… Таня…

— Глаза! — велела мать. — Смотри — наволосит в ослепь! — и ножницами щелкнула за ухом. Он закрыл глаза.

— Оброс как сатана перед чистильной, я под Котовского возьму, чтобы не заблошил…

— Да я не заблошу…

— Не заблошишь? А если заблошишь? — поинтересовалась мать. — И не вертись мне, слышишь? Не вертись! А то сослепу уши скребну…

«Скребнет… точно скребнет», — думал он и, как во сне, не шевелился, в пальцах собирая серенький газетный лоскуток.

Баюкали кухонные часы, окраина микрорайона засыпала, ежились кусты. Мать все скребла за шеей, у скулы скребла, под подбородком, за уши дула, в уши, мыля земляничной пеной, стряхивала на пол, дыша в затылок затхлостью шкафной, перловой кашей, чайным заварным грибом… Он задремал, смирившись…

— Ура кавалеристам первого краснознаменного полка! — из уха заорал Бобрыкин ненавистный. — Тебе идет, Котовский! Танечка, что скажешь?

— Отвяжись…

— Ты только не реви, — шепнула Таня, — Котовский был герой, а он дурак… дурак!

«Какие были дураки с тобой мы, Саня! — Шишину писала Таня, — До чего подумать, до чего сказать! „Сто лет тому вперед“! и 76 апрель, и ученик 6 класса „Б“ с кефиром, авоська в нагрудном, и „Б“ был как у нас шестой, экскурсия в палеонто-о-логический музей»…

— Аардоникс, Абелизавр… ну и рожа, поражаюсь! Скажи, он на Бобрыкина похож?

— Ага…

— Бобрыкин, а Бобрыкин?

— Ну чего?

— Ну вылитый Абелизавр!

— Агу… агу… ха-ха! Чего-чего? «Агухацератопс»! Ну и названьице! Здоровый… Алиорам? Такой весь класс сожрет и не заметит! Давай вот этот камушек сопрем? А Бамбираптор на мать твою похож, когда она орет в окошко: Саша! Ужинать иди!!!!!

Дверь в спальню матери твоей не заперта на ключ, и комната с двумя шкафами… и в зеркале портал, в портале ты да я. А в телефонной будке на углу хозяйственного магазина «Смена» (всего-то две копейки) — Пуск! и «Промежуточная станция» апреля 2000 какой-то год…

Но время нас быстрей перенесло. И мы совсем не так перенестись хотели. Правда, Сашка? Не так и не туда…

И это Конотоп? — писала Таня, — а где в летающих такси летают дети? И где автобусы с портальными рулями? Где археолог Рррр, где космолет? Смешно и грустно смотреть на эту звездочку, приколотую к рукаву — подарок капитана Полоскова…

Миелофон — металлофон…

Подумать только, Господи ты Боже, ну какие дураки! Война миров! Фонарика теплоубойные, теплойные? лучи, и «Молния хлестнула, и треножник четко выступил из темноты. Он исчезал и появлялся, в вспышке молний, уже на сотню ярдов ближе» ближе… фотоштатив трехногий, сверху марсианский глаз… «Сын грома» миноносец — пылесос. Врубай! И Бах! И Бац! Бьет пылесос прямой наводкой по штативу, но штатив под грохот канонады захватывает Лондон, обращая в бегство армию землян…

Мы под кровать залезем от штатива, и страшно, страшно нам. Сосед из девятого подъезда на Вертера похож, и мы следим за ним, а он идет за пивом, та-а-а-к подозрительно косясь на нас! Еще бы! Мы-то знаем, кто он…

А он подходит к бочке «КВАС», там, на углу с разливом, и нас с тобой, опять заметив, угощает им.

— Хотите квасу?

«Хотите квасу»? — Да, конечно же, хотим!

Квас ледяной, густой, тяжелый, с пенной шапкой, в огромной кружке, ручка прям такая, что не обхватить. Теперь наверняка он Вертер! И мы с тобой боимся за него, следим опять, чтоб Крыс и Весельчак его из лазера не застрелили. А лазер из складной указки ручки, и наша экспедиция к автобусу с шестью дверьми… Альфа центавра? Марс? Луна? Уран?

А нам Бобрыкин говорит, что оба мы козлы из Конотопа.

А что он понимает? Он дурак! Ты только посмотри на этот кран! Там, в будке машиниста Марсианин, Марсианин, точно! Кто может быть еще, вверху треножника стального, не как фотоштатив, а больше, выше в триста раз! И там над нами, по тросам медленно плывут тележки к башне этой, стучит, дрожит, качается земля… Земляне порабощены! Идет, идет война миров…

И город опустел, на улицах тела погибших, никто не убирает их, но у меня парализатор из розетки, меч световой из палки, у тебя в кармане недоетый гематоген похожий на ириску и из «Кря-кря» шампуня брызгалка, с прицелом ручки, 35 копеек в магазине «Школьник» есть… Храни последние сто грамм воды к решающему бою за планету и прорывайся к школьным туалетам, где есть запас воды…

Пришельцы с Марса… странно, правда, Саша? как ведут себя они… биологичка в лаборантской не печенье, а лягушек в колбах ест… наверняка…

И ищет луч фонарика в подвале нас с тобой. Чудовище, два пристальных и мутных глаза, рот выпускающий слюну, он кровосос, сейчас вот-вот дотянет щупальце до шеи. Не дыши! Но в ноздри пыль, и ты такой: «Апчхи!»

— Апчхи!

— А, вот вы где, придурки! — сказал Бобрыкин, помнишь нам? Но вымрет он, он от ангины или гриппа вымрет! А вдруг…

— Чего?

— Что в Анну Николавну вселился марсианин? Ну, или в мать твою? Чего она такая странная, такая?

— Не знаю…

— Вдруг в тебя?

— А как проверить?

— Нужно палец проколоть булавкой, и если кровь зеленая пойдет, то я клянусь убить тебя, а ты меня клянись!

— Клянусь!

Я ведь зеленкой капнула себе тогда на палец, Сашка, знаешь? пока ты отвернулся…

А ты не смог меня убить…

Твоя ТБ.

«Бесок сидит, возок стоит», — сказала мать, и в комнату войдя, сверлила спину, но через спину и обложку Уэллса, письмо Танюши не могла увидеть. Шишин обернулся, долго посмотрел на мать. Мать проглотила взгляд, жуя губами, усмехнулась.

— Что читаешь, Саша?

— «Войну миров»

— Война миров не там, а тут! — сказала мать, коленкой пальца постучав висок, и вышла, закопошилась за стеной, шкафной заныла дверцей, как будто в голове его перебирая майки, распашонки, кофты, мотни резинок и дырявые носки, седые шапки, опилочков кульки, плетеные подушки, сухой полыни стебли, чулки, и в них тушенок банки. Фасоль, горох и шпроты, запасы кубиков куриных, и зонтов. Раскладывала в стопки, убирала в черные мешки, в какие дворники метут седых сырых осенних листьев.