Николай Ульянов - Сириус

— Увы! Нет таких жертв, которых не принесли бы мы в угоду союзникам. Известно ли вам, что по настоянию офицера, присланного в Ставку генералом Жоффром, французам удалось навязать нам новый ненужный поход в Карпаты? Я умолял государя на докладе отменить роковое решение. Я прямо сказал: «Карпаты — это западня, мы там погибнем». «Но я уже подписал», — признался его величество. Потом я узнал стороной, что император приехал однажды в Ставку в хорошем настроении, был добр и быстро согласился на уговоры великого князя и Янушкевича.

Говоря о предстоящем испытании русской армии, Сухомлинов совсем не ждал грома на свою голову. Пришла весть об аресте подполковника Мясоедова в Ковно. Что-то ноющее, как проснувшаяся боль в пояснице, испортило министру настроение. Тучковская и суворинская печать еще четыре года тому назад обвиняла Мясоедова в шпионаже и тогда уже связывала его имя с именем Сухомлинова.

Арестован он контрразведкой на основании показаний подпоручика Якова Колаковского, выпущенного из немецкого плена. Снабженный деньгами и документами, он обязался, вернувшись в Россию, взорвать мост под Варшавой и убить верховного главнокомандующего. За взрыв обещали двести тысяч, за убийство — миллион. Отправляя на родину, немцы рекомендовали ему обратиться там к жандармскому подполковнику Мясоедову, давнишнему немецкому агенту, и получить от него нужные сведения.

Сухомлинов понял. Дело затеяно против него. Делом руководит Ставка и ведет его ускоренным порядком. Военному министру оно не доложено.

Екатерина Викторовна, погруженная в лазаретные дела, не допытывалась причин хмурого вида мужа, готовилась к устройству базаров и танцевальных вечеров с крепкими напитками для увеличения сбора средств на раненых.

«Бедная! — думал он. — И на нее польется грязь!»

Вспомнил, что Мясоедов был одним из помощников Екатерины Викторовны при разводе ее с Бутовичем. Теперь, конечно, вспомнят и других: Багрова — убийцу Столыпина, Альтшулера — австрийского консула в Киеве, объявленного тоже шпионом. От одного перечисления этих имен становилось мутно на душе.

Как и следовало ожидать, «недостаток снарядов» стал упоминаться вместе со словом «шпионаж». Подняли голову личные враги.

Двадцать восьмого февраля умер граф Витте. Во французском посольстве ликование. «Большой очаг интриг погас вместе с ним», — телеграфировал в Париж Морис Палеолог. Пуанкаре, как стало известно Сазонову, воскликнул: «Эта смерть имеет для Антанты значение выигранного сражения».

Больше всех радовался император Николай Александрович. Палеологу он сказал: «Смерть графа Витте была для меня глубоким облегчением, я увидел в ней знак Божий».

Квартира графа была ненавистнее неприятельской штаб-квартиры. Отравленными стрелами летели оттуда речи и беспощадные приговоры.

Горькая судьбина государя императора в том, говорил Витте, что он родился царем. Это все равно, что безнадежно глухого сделать капельмейстером. Он обыватель по природе. Недаром единственный костюм, в котором он выглядит хорошо, — это обыкновенный штатский костюм. Все остальное ему как с чужого плеча. У него нет элементарных качеств правителя. Он не мыслит государственно и ни одной проблемы обдумать не в состоянии. Уроки его царствования не пошли ему впрок. Этот Царь погубит Россию. Мои дни сочтены, я не увижу конца драмы, но тяжко умирать, зная, что развязка своими ужасами превзойдет все, что можно себе представить. Но не эти слова были причиной неприязни царя к своему прежнему министру. Николай Александрович с детства ненавидел сильных. Величайшее облегчение испытал два года тому назад, когда убит был Столыпин! Теперь другой зверь, сила которого особенно тяготила.

Приехавши в Ставку, с наслаждением сидел по утрам в вагоне за стаканом чая, смотрел, как за окном шапки снега падали с сосен, слушал, как перекликались синицы.

«В сердце моем царит истинно пасхальный мир», — писал он императрице.

Взволнованной походкой спешил к царскому поезду великий князь Николай Николаевич. Лицо радостное. Перемышль!.. Крепость с гарнизоном в сто семнадцать тысяч человек, закрывшая русской армии путь на Краков, сдалась.

В этот день Николаю Николаевичу пожалована бриллиантовая шпага «За завоевание Червонной Руси». Вечером обед с шампанским. А в зеленом кабинете императора письмо на столе с такой знакомой и дорогой надписью. Распечатав его, царь чуть не выронил из рук.

«Посылаю тебе письмо от Маши из Австрии, которое ее просили тебе написать в пользу мира».

— В пользу мира?!. Это после того, как мы дважды подписали обязательство не заключать мира отдельно от союзников!..

У царя закружилась голова. Он вспомнил фрейлину Васильчикову, высокую, полную и малоприятную даму, проживавшую по большей части в Австрии в своем имении Глогниц возле Клейн Вартенштейна. При объявлении войны австрийцы не тронули ее; теперь она писала о подосланных к ней «троих», убеждавших ее довести до сведения императора о целесообразности начать мирные переговоры с Германией и Австрией.

Неужели Аликс, не сказав ему ни слова, могла вести такую переписку?

«Я, конечно, более не отвечаю на ее письма», — уверяла царица.

Значит, прежде отвечала? Значит, письмо от Маши — не первое… Теперь понятно, почему Палеолог, по словам Сазонова, с кем бы из русских ни встречался, заводил странные речи о «зловещем ангеле мира».

— К чести русских, — прибавил Сазонов, — все, как один, с негодованием отвергали мысль о каком бы ни было сговоре с Германией.

— Неужели одна императрица преклонила слух к нашептываниям из-за границы?

Всякое другое лицо немедленно было бы взято под подозрение военной разведкой. Быть может, разведка уже знает?.. Знают союзники?..

Аликс всегда была чистой, непорочной, как тогда, в Кобурге, в день их помолвки. Этот день был так же днем свадьбы ее брата Эрнеста. Съехалось много царственных особ: он, Николай, наследник российского престола со своими дядями Владимиром, Павлом, Сергеем Александровичами, с тетками Елизаветой и Марией; королева Виктория, кузен Вилли с королевой императрицей, куча немецкой и английской родни. Приехали, конечно, не на свадьбу Эрни и Даки, а на помолвку Николая с Аликс. Она давно подготовлялась всей Центральной Европой.

Виктория, как старая кадушка, окруженная цыплятами, оказалась центром большой семьи, где не было ни их величеств, ни их высочеств, а были: кузен Вилли, тетя Элла, тетя Мари, дядя Берти, дядя Чарльз и сама чадородная, чадолюбивая Grany.

Через месяц такой же съезд в Виндзоре. Опять весь выводок старой Виктории — дядя Берти с тетей Аликс, кузен Джорджи, все Баттенбергские. Вильгельмина не было, но приехал Франц Фердинанд. Уже тогда молодому Ники пришло в голову, что цари, герцоги, императоры не случайно называют друг друге «братьями». Это родственный интернационал, независимый от стран и народов. Живет он не по «международному», а по своему собственному праву. Выше права…