Оралхан Бокеев - Человек-Олень

— Хорошо, что ты подъехал, — говорил Бух, покачиваясь сзади Актана на крупе Белоглазого, — а то я бы утонул в грязи, пока дошел до дома. Вон что творится — света нет, хоть глаз выколи… Ну моторист у нас, мать его и отца туда и сюда… А ведь восемьдесят рублей зазря получает!

В это время вдали натужно загудел мотор, и во всем поселке хлынул из окон яркий свет. Ликующий крик детей и взрослых прокатился над аулом. Вдали, в сторонке, загорелся яркий одинокий огонь, словно глаз кривой ведьмы.

— Видишь тот фонарик? — указал Бух на далекий свет. — Там дом моториста, провались он трижды. В ауле ни одного фонаря не горит, а он себе прямо рай устроил — посреди двора повесил эту лампу…

Белоглазый вдруг с небывалой для него резвостью отпрянул в сторону, и увлеченный болтовнею Бух не успел даже опомниться, как слетел с лошади в жидкую грязь. Актан сердитыми ударами подавил коня, успокоил его и повернул назад. Бух в это время кого-то поносил на весь аул:

— Эй, отца твоего так и разэтак, чего ты путаешься под ногами у коня?

— Эй, а кто его путал? Кто? Дрянная лошадь сама напугалась.

— А куда тебя носит, бездельник, по ночам? Аллах не даст мне соврать — опять к Вдове идешь, к продавщице!

— Ну, если и угадал, что сделаешь? Схватишь за штаны и дальше не пустишь, что ли?

— Эх, бесстыдник…

— А чего там! Подумаешь, водочки выпить, кое за что подержаться! Дело какое!

— Ты бы детей ее постеснялся.

— Мне-то что, если сама мать не стыдится…

Человек-Олень узнал голос завклубом Кана. Первым желанием Актана было схватить этого паршивца за шиворот, прижать коленом к боку коня и как следует вздуть. Однако он сдержал себя и не стал даже вмешиваться в разговор, почуяв, что от Кана несет застарелым сивушным духом.

— Ладно, проваливай! — проворчал Бух, вновь усаживаясь на лошадь Актана. — А я здорово вывалялся в грязи, задам теперь работку жене. А ты иди, иди, скатертью дорожка, не стану судиться с тобою за причиненный мне ущерб, все-таки ты чужой, пришлый человек, Кан, да и что с тебя взять…

Актан не мог поверить тому, что услышал. Жена его погибшего друга — и этот вонючий пьянчуга. Как и все в поселке, Человек-Олень знал о слабости завклубом к женскому полу. Посчитать всех, к кому он сватался, то составило бы половину женского населения аула.

— Эй, парень, знаю я, над чем ты сейчас голову ломаешь, — мрачно произнес Бух. — Брось! Будешь думать обо всех подлых делах да переживать — башка треснет. Наш брат, двуногое существо, шлепает по грязи иногда и ясным днем, когда все видно, а что там говорить о ночи… Но ты все же вполуха слушай Кана: не такая она дура, вдова твоего «ДТ», чтобы поддаться этому кобелю. Она же как волчица… разве подпустит к себе безродного пса? Небось сидит у ее порога, мерзавец, и облизывается да покашливает, облизывается да покашливает…

Дома поднялся гвалт, когда на пороге появился отец, и куча ребятишек выбежала навстречу. Некоторые из тех, что висли на шее кормильца, были без штанов. После они разглядели гостя и, толкая друг друга, стали перешептываться, а вскоре и завопили что есть мочи: «Олень! Человек-Олень! Зверь пришел!» Отец разогнал их. Вошла невзрачная рыжеватая жена Буха, едва слышно поздоровалась и снова ушла, на ходу отцепляя от подола липнувших малышей.

Жилье Буха состояло из двух комнат. В первой гудела железная печь, доверху набитая дровами; раскаленные бока ее пылали жарким румянцем, из плохо прикрытой топки вырывались адские языки пламени. У самого поддувала лежала горка насыпанной сухой стружки, и удивительно было, что она до сих пор еще не вспыхнула. Возле печки сидел на скамейке мальчишка постарше, чем его бесштанные братья. Он шевелил круглыми, налитыми, как яблоки, щеками — жевал смоляную серу, то и дело смачно сплевывая на светящийся бок печки и с удовольствием прислушиваясь к раздававшемуся яростному шкворчанию. Актан нерешительно остановился позади, не зная, куда пристроиться. Бух ушел в другую комнату переодеваться. Дети разбрелись по углам, занялись своими делами, никто больше не обращал внимания на огромного Человека-Оленя…

— Эй, чего стоишь как столб? — крикнул Бух, выходя из дальней комнаты. — Раздевайся, вешай одежду вон у двери. Уйдешь теперь не раньше, чем чаю напьемся. Ночевать не предлагаю — места не найдешь…

Жена Буха неторопливо налаживала самовар — эта приземистая с рыжими волосами женщина была знаменита в ауле тем, что никогда не спешила, и хоть тресни земля, и тогда не заторопилась бы, а по-прежнему валко, покачиваясь с боку на бок, словно утка, ходила по дому, неспешно занимаясь своими делами. Так же не спеша, спокойно и без лишних слов она из года в год зачинала, носила и рожала детей, одних мальчиков, растила их и заботливо ухаживала за супругом.

Пока эта достойная женщина готовила чай, Актан с хозяином сыграли несколько партий в шашки. Десять сыновей Буха сгрудились вокруг, внимательно следя за игрой, и хватали из-под рук освободившиеся фигурки. Порою из-за этих шашек завязывалась свирепая драка, кулаки так и мелькали в воздухе, но никто дерущихся не разнимал, а родители словно ничего не замечали.

Со скрипом открылась дверь, и в дом вошла Айгуль. Она сдержанно, словно с незнакомым, поздоровалась с Актаном. Десять сыновей Буха бросились к девушке:

— Тетя Айгуль! Тетя Айгуль! Купила конфет?

Закопошились возле ее сумки, как щенята вокруг миски, и опять замелькали кулаки, раздались шлепки поднялся крик, плач, но, как и прежде, взрослые не делали замечаний детям. Казалось, они росли сами по себе, без родительского надзора, как отделенные ягнята.

Актан оглянулся на девушку — она раздевалась у вешалки, — и словно ощутил он ароматное тепло ее дыхания у себя на лице… Неизведанное это тепло всколыхнуло в его душе волнение беспричинной радости и вызвало призрачный образ неведомого счастья. Человек-Олень замер, ощущая во всем своем огромном теле слабость, невесомость, жар. И, словно понимая состояние жигита, девушка сразу потупилась и прошла в другую комнату, обходя его как можно дальше. Человек-Олень не смел и предполагать, что девушка может испытывать по отношению к нему такое же волнение, как у него…

— Эй, будешь ты ходить или нет?!

Сердитое восклицание Буха вернуло Актана к действительности. Радость улетучилась мгновенно и безвозвратно, ибо не властна испуганная душа над призрачным прекрасным мгновением.

— Я проиграл, ага. Сдаюсь, — ответил он.

— Что же, это меня устраивает, — удовлетворенно произнес Бух. — Еще очко в мою пользу!

После в молчании пили чай, расположившись вокруг самовара, и рыжеватая, похожая на степного идола, медлительная супруга хозяина разливала по чашкам. Видимо, здесь принято было совать ей под нос пустую пиалу, чтобы она налила, иначе полусонная хозяйка не замечала, что у гостя нет чаю… Актан не знал этого правила дома и после первой пиалы ничего не получил. Он тихонько отставил чашечку на край стола, и она осталась там стоять, забытая. Сидеть просто так за столом было неудобно, и Актан отодвинулся вместе со своим стулом. Айгуль не вышла из дальней комнаты…