Владимир Рафеенко - Долгота дней

— Не могу я никуда ехать, — старший звонарь поднялся. — Бизнес тут, родня, да и колокольни мои. На кого их оставлю?! — Он помотал головой. — Дом строить недавно начал, в долги залез… — Он помолчал, подыскивая слова. — И потом, я лично знаю парочку ребят, бывших военных, еще по училищу военному, кстати. Хорошие парни. Собрались идти воевать за веру, за русский язык. Так что не все там бандиты…

— Ну да, — терпеливо повторил Герман, — не все…

Никакого желания спорить у него не было. Он думал о том, что домой надо будет идти по бульвару мимо вооруженных людей, чувствовал во рту какой-то кислый противный привкус.

— А хочешь, мы тебя подвезем? — внезапно предложил Матвей.

— А место найдется?

— Так чего ж! Гаврошку пересадим к Лешке, да и поедем!

Ехали через центр, рассматривая боевиков, которые на каждом перекрестке зачем-то стояли по двое или по трое, курили, беседовали, внимательно поглядывали по сторонам, неспешно обживались на новом месте.

— Гаврошка, сессию-то сдал? — спросил Герман, разглядывая лицо старшего сына Матвея с умными, выразительными, немного как бы грустными глазами.

— Последние экзамены сдает! — ответил за сына Матвей. — Совсем учиться не хочет. Все больше рукопашным боем занимается. Такой стал упрямый! Недавно тут ехал с ним… его посадил за руль, он у меня сам уже водит неплохо… так, веришь, какой-то идиот его перегнал и фак показал, ну, пальцем, понимаешь? И что ты думаешь?! Мой его догнал и тоже подрезал! Думал, драка выйдет! Потом ругал уж я его, ругал! Все говорил, ну ты же христианин. Ну, подрезали тебя, так на кой же ты черт в ответ подрезаешь?! Огонь огнем не тушат! Так, что ли, дело было, Гаврик?

Высокий, отлично сложенный Гаврошка застенчиво улыбался, потирал громадные кулаки и смотрел в окно, поигрывая побелевшими скулами. Видно, происходящее за окнами автомобиля крепко его занимало.

Герман уехал через две недели. Уехал плохо, внезапно, с надрывом, бросив вещи и семью. Будто с кровью вырвал себя из своего города, детства и юности. Только зрелые годы поплелись за ним на вокзал и хлестали потом по вагонным стеклам черными ветвями ночного дождя. И это было настолько мучительно, что он проплакал в поезде до самого утра.

По приезду на новое место долго приходил в себя, будто выздоравливал после тяжелой болезни. Но так до конца и не выздоровел. Не смог вернуть душевное равновесие, даже когда к нему приехала семья. А как-то в жару под вечер, когда тучи собирались, чтоб пролиться июльской грозой, позвонил Матвей.

— Спустя дней десять, — сообщил он без приветствия и закашлялся, — после твоего отъезда автомобиль, за рулем которого сидел Гаврошка, прямо в черте города неизвестные расстреляли из автоматов. Их подрезали, — Матвей сбился и на секунду замолчал, — понимаешь? Прямо в черте города…

— Кто?!

— Да кто ж его знает! Подрезали, заставили остановиться, вышли из автомобиля и расстреляли из трех автоматов. Изрешетили дотла! С Гаврошкой ехали мой брат и мой племянник. Их тоже насмерть. У сына насчитали тридцать девять пулевых ранений.

— Сколько?!

— Тридцать девять! Столько, сколько мне лет, — зачем-то добавил Матвей после минутного молчания. — Ты уж там это, в Лавру подай записки и все такое, ну, ты знаешь…

— Я понял… А причина-то, слушай, какая? За что их, то есть, известно?! — Герман не мог успокоиться, перед глазами стояло застенчивое, но мужественное лицо Гаврошки.

— Да ни за что! Никто не знает, за что! — Матвей снова помолчал. — Я уж все пороги обил. Пообещали — станут заниматься. Говорят, неизвестные какие-то. Залетные, мол. Как найдут, накажут по всей строгости, понимаешь…

— Понимаю, — Герман закрыл глаза, судорожно, до боли, вдавливая трубку в ухо.

— Ты знаешь, это ж как раз на праздник Петра и Павла попало, — тихо засмеялся Матвей. — Мне в морг ехать, а на колокольне некому звонить! Помощники у меня там, сам знаешь, какие. А литургию-то никто не отменял! Ну, так я что. Поехал все-таки в морг, а оттуда сразу на колокольню. Поднялся и вместо праздничного трезвона звонил погребальным звоном… Помнишь, как это делается? От малого к большому, как жизнь идет. А потом разом — бах! — удар всеми колоколами! Будто конец всему! Помнишь, как мы звонили?!

— Помню, — ответил Герман, даже не пытаясь вытереть слезы.

— И никто мне ничего! — горделиво добавил Матвей. — Сам митрополит служил! И никто ничего… Видно, объяснили ему, что у звонаря сына убили. Изрешетили, понимаешь, в самый вечер накануне Петра и Павла…

— П росто праздник открытых дверей, — сказал Вересаев, когда за Гиркавым закрылись двери. — Вот тебе и вторник.

И не говори, — кивнул Сократ, глядя в окно на отъезжающий джип Гиркавого.

— Чего он хотел? — поинтересовался Николай.

— Чтоб наемники не пропадали. Выпьем водки, что ли?

— Эти внизу шум затеяли! — скучным голосом сообщила Лиза, осторожно заглядывая в проем двери.

— В колодце шумят? — уточнил Гредис и тяжело уселся на лавку.

— Поверху ходят, — кивнула Элеонора. — Грустно им, домой хотят, в Россию.

— А здесь им что не так? — поинтересовался Вересаев и помотал головой. — Ты вот что, Лиза Элеонора, спой им «Над анклавом небо синее, меж берез дожди косые». Пусть отвлекутся. Можно еще «Клен заледенелый», «Туман-туман». А чего? Хорошие песни. Для того и писались.

— Точно, спой им, что ли, — сухо усмехнулся Сократ, бесстрастно разглядывая свои подрагивающие пальцы. — Нам с Колей на сегодня стрессов достаточно. В самом деле. Они же любят, когда ты поешь. Голос у тебя замечательный.

— И слух прекрасный, — поддакнул Коля. — Хорошие песни, например, у Юлия Кима.

— Вот-вот, — согласился Сократ. — Премия «Поэт», все дела. В русском мире известная личность. Вот эту хотя бы спой, не знаю, про бубны забубенные.

— Значит, так, — деловито проговорила Лиза. — Сегодня с семи часов вечера и до пяти тридцати трех утра двенадцать республиканок рожать станут в роддомах города. После обстрела в районе полшестого предстоят восемь операций. Четыре из них тяжелые, но шансы есть, в том случае, конечно, если напряжение в сетях не исчезнет. А между тем, один из вчерашних клянется, что по первой специальности электрик. Пообещал добраться до Лутунинской ТЭС, если мы не передадим весточку его матери. Еще один умоляет выслушать его внимательно. Говорит, что имеет сообщить нечто важное, что в гробу он видел такие бани. Домой хочет, на Урал. У него там жена и дети.