Владимир Рафеенко - Долгота дней

Включив чайник, Лала собрала ужин. Минут через двадцать-тридцать с фургоном, полным их вещей, должны были приехать муж и сын. Их надо покормить. Да и самой поесть не мешало. Она забыла уже, когда нормально ела и спала. Чайник засвистел. Лала вздрогнула, налила себе чаю. Села у стола, вспоминая, как неделю назад провожала подругу.

— Ну, как только мы поедем, — говорила Женя, лихорадочно проверяя, все ли взяла, что хотела, — вы прямо сразу и перебирайтесь. Понимаешь? Сразу перебирайтесь! Нечего больше ждать!

— Да мы еще, может, там поживем! Может, это закончится все-таки?! — говорила Лала, наблюдая за Жениными сборами с какой-то почти физической болью, причины которой и понять толком не могла. — Мы там еще попробуем пожить…

— Не валяй дурака, подруга! — Женя уселась на чемодан, чтобы его закрыть. Замки клацнули. Настала тишина, прерываемая только капелью из крана в кухне. — Значит, кран капает, трубы поганые, но тут уж сражайся сама…

— Да о чем ты говоришь! — замахала руками Лала. — Дома я каждый день на полу в холле стелю, спать не могу, так страшно! Каждый день стреляют! Каждую ночь! Вчера и позавчера из автоматов — прямо под окнами. Настоящий бой был. Не могу сказать, кого с кем. Да мне и все равно, если честно. Но такого я страху натерпелась! Как раз в магазин пошла, купила все, что надо, и возвращаться стала… — Она вздохнула. — А еще что страшно, пока только эти стреляют туда. Обратно только пару раз прилетало. Но говорят, что будет еще настоящая обратка. На админпоселке несколько домов уже разбило. На Петровке, сама знаешь. И что тогда с нами будет?! Наш дом в пятидесяти метрах от террикона!

— Вот и не валяй дурака! — тряхнула головой Женя. — Переезжайте сюда и живите!

— Нет, ну как же так… — растерянно качала головой Лала, думала. — Мы все в одной комнате устроимся, ладно?! Вот тут на полу ляжем, и все. Мы даже диван раскладывать не станем!

— Ты умная?! — Женя щелкнула зажигалкой, жадно втянула дым. — Пошли по пиву выпьем, жара такая! Пойдем, а то ведь через полчаса такси. Значит, сегодня я уехала, а чтобы завтра уже вы были тут! Завтра же въезжайте и живите нормально, пользуйтесь всем, что есть! В чем смысл, подруга? Скажи мне, в чем смысл вам там оставаться, а по приезду тесниться в одной комнатушке?

— Смысл в том, что квартира твоя и твоего мужа…

— Была наша, стала ваша! — весело проговорила Женя, но особого веселья в ее глазах не просматривалось. — Переезжайте и живите, в общем! Вещи только пока наши не выбрасывайте, вдруг когда понадобятся… Может, еще за ними приехать придется, или вы нам почтой выслать их сможете.

— Да ты сумасшедшая! — замахала руками Лала. — Выбросить, скажешь тоже! Мы вообще ничего трогать не станем тут! Я и своим строго-настрого накажу!

Трубы, конечно, лопнули поздней осенью, залили две комнаты и немного — соседей. Хорошо, Шурик, муж Лалы, воду быстро успел отключить. Из нижней квартиры пришел щуплый, алкоголического вида мудак и грозился обратиться к «новой власти», если они не «порешают проблемы».

— У меня брат в безопасности работает, — орал он на весь подъезд, — мы всех вас тут в кипятке потопим, как щенков! Те были интеллигенты хреновы, ну хоть старые жильцы. А вы кто такие? Вышвырнем из квартиры и себе ее заберем, раз вы ладу ей дать не можете!

Лала звонила Жене, жаловалась. Говорила, что все дорого, что ремонт настоящий они не потянут, что перевезла, наконец, сюда и кота Витольда, которого долгое время держали на старой квартире.

— Молодцы, что перевезли, — говорила Женя. — У вас же там страх, что делается. Небось, не наездишься.

— Ага, — вздохнула Лала, — наведались туда с мужем в прошлый четверг, да просидели до субботы. Выйти не могли. Вокруг бой, снаряды, мины, автоматные очереди. А потом ко всему и воду отключили. В общем, натерпелись.

— Я тебе давно говорила, живите все у нас! С котом живите, что ж теперь поделаешь! Не ходи туда больше, прошу тебя!

— Ну как же не ходи, там же квартира родная! — подавила в себе слезы Лала. — Это ж от шахты дом. Всем миром строили! Там же все родное…

— Не валяй дурака, подруга, — сурово проговорила Женя, — привыкайте к новым стенам. Неизвестно еще, когда у вас на поселке наладится мирная жизнь…

В конце ноября Женя вспомнила, что на балконе остались припасы, в том числе — несколько банок меда. Позвонила и приказала не стесняться и кушать все, что найдется в деревянных шкафчиках. Потом вспомнили, что там же где-то остался запас дубовых веников, которые ее муж собственноручно резал для пятничных походов в баню. Затем Лала отправила первые посылки в Киев с вещами хозяев.

Зимой было еще несколько посылок, весной три или четыре. Уезжали-то они на пару месяцев, до той поры, когда армия город возьмет. А теперь выходило, что надолго. В мае Женя сказала как-то после очередного вечернего телефонного разговора:

— Ты знаешь, я стала забывать, что у меня и где. Верный признак того, что моего там уже ничего не осталось…

— Что ты такое говоришь! — всплеснула руками Лала. — Тут же полный дом ваших вещей!

— Нет, — возразила подруга, — вспоминаю, знаешь, будто чужую квартиру, будто не свою.

— Да ну что ты такое…

— А что там у вас, все стреляют?

— На поселке уже никто не живет. Ну, может, пару человек на подъезд. В соседнем доме, правда, боевики поселились. Выбрали себе квартиры, какая кому понравилась, и стали жить.

— А че, власть-то у них теперь…

— Да, теперь у кого автомат, тот и власть, — Лала посмотрела в окно. Там медленно падал снег, накрывая белейшей краской утомленный войной город. На полузасыпанной снегом площадке стоял маленький мальчик с мамашей. У мальчика была в руках желтая лопатка, он был серьезен, сосредоточенно изучал летящие хлопья. Его мамаша была молода, растеряна, грустно улыбалась в низкое снежное небо, непроизвольно вздрагивала каждый раз, когда опять и опять гулко грохотало, то далеко, то близко. То близко, то снова далеко.

— А как там Сашка?

— После второго инфаркта вялый стал, ничего не хочет…

— А переехать к нам, на большую землю?

— Говорю тебе, ничего ему не надо. Лежит целыми днями или ходит где-то. На лавочках сидит, пьет иногда с друзьями. У него же знакомых целый город. А дома все больше молчит.

Сашка, муж Лалы, не знал родителей. Воспитывался в интернате. Дом, построенный при родной шахте, был для него первым и единственным своим домом. Потому он про себя решил не оставлять его, что бы ни случилось. Раньше свои визиты на поселок он оправдывал тем, что нужно кормить и поить Витольда. Теперь, с наступлением второй военной весны, он сбегал сюда без всяких объяснений. Приходил в пустой дом. Взбирался по засыпанной мусором лестнице на шестой этаж. Открывал квартиру. Распахивал окна и курил, кутаясь в старую курточку, ухмыляясь чему-то. Чувствовал себя так же, как чувствовал в детстве, сбегая на пару дней из интерната, провонявшего гнилой кислой капустой, в слесарные мастерские у железнодорожного вокзала. Там когда-то работал его отец, которого он не помнил, там завсегда его привечали и подкармливали. Он любил сидеть на насыпи и слушать движение поездов в мире. Мир был круглый, как голова Сашки, а поездов было много, как мыслей в этой голове. Жаль, никогда нельзя было сказать, каких именно. Но Сашка особо и не старался понять мерцание этих смыслов. Ему доставляло удовольствие просто быть, чувствовать горькую сродность с пропахшей креозотом вселенной.