Владимир Рафеенко - Краткая книга прощаний

Побрел я по песку в свой флигель, а внутри было такое, Маня, такое ощущение…

Я понимаю тебя, милый, я понимаю! Да ни хрена ты, Маня, не понимаешь! Двора за три до флигеля попалась мне навстречу компания местных мужиков. Прошли мимо меня, и Павел посмотрел мне в глаза и немного так кивнул. Чуть-чуть.

Как Павел?! Ты с ума сошел! Может быть, Маня, и сошел. Ты с ума сошел! Хорошо, пусть сошел! Но это был точно Павел. И он меня узнал! Никто больше не узнал, а он узнал! Ты меня пугаешь! Я сам себя пугаю, Маня! Пришел в свой флигель, хозяйка какой-то рыбы нажарила. Я поел немного, выпил бутылку вина и лег. В голове все плывет и качается. Жарко стало от вина и мыслей. Уже стемнело, а я лежу, спать не могу, вспоминаю глаза Павла, как он на меня посмотрел, когда мимо проходил.

Думаю, а чего я боюсь? Чего мне бояться?! Поднялся и пошел в тот дом, откуда они выходили. И лучше бы я этого не делал. Лучше бы я этого не делал!

Ты что, плачешь?! Не плачь, колючий мой, не плачь! Не плачь, ты что?!

— Ну, и куда дальше?

— Слушай, Бузинский, ты можешь потерпеть минуту? Ей-богу, ты как ребенок! Пьер, ты не видел, где моя бутылка коньяка?

— Да пошел ты со своим коньяком! У меня все брюки в грязи! А куда это мы приехали?!

— Ребята, а заплатить?!

— Шутишь, шеф?! Бросай все и пошли с нами!

— Куда?! А машина?

— Да кому она нужна! Забудь вообще! Дернешь граммов сто, а?

— Дай я выпью!

— Молодец, Бузя, герой!

— Слушай, я что-то не пойму, как мы здесь оказались. Я что, все самое интересное проспал?

— Самое интересное вот оно! Посмотри! Видишь, какое море тут настоящее.

— А ты здесь бывал что ли? Когда успел?!

— Бывал. Ты, кстати, свой портфель мог бы и в машине оставить!

— Да, конечно! А вдруг там что-нибудь ценное?!

— Ерунда! Поверь мне! Брось его прямо здесь!

— Прямо здесь?!

— А где ж еще? Где же и бросать, если не здесь. На пляж сейчас выйдем, вина местного выпьем, ветром тебе в лицо пахнет и все, все! Все!!!

— Да не ори ты так. Что все?!

— Все, парни, все! Пойдем быстрее, нас уже ждут!

— Да кто ждет?!

— В поселке на побережье все ожидают, всех.

Когда Василий учился в первом классе средней школы, к нему в школу пришли люди из районного дома культуры и стали уговаривать учиться в музыкальной студии. Парня поразил тот факт, что вот так запросто можно пойти и научиться играть на гобое, а он даже не знал, что это такое.

— Приходите в субботу, — говорила миловидная девушка в очках, — у нас день открытых дверей!

— Хорошо, — подумал Вася и пошел домой. — Мама, — сказал он с порога, — у нас в субботу прослушивание. Тебе подскажут, куда нам идти лучше. Хорошо бы выбрать гобой, он маленький, но фортепиано вообще-то мне нравится больше.

В субботу они были в студии с мамой не одни. В фойе собралось множество желающих определиться с тем, гобой или фортепиано.

— Иди сюда, мальчик, — проговорила женщина, сидевшая у инструмента. — Садись. Сейчас я простучу пальцами, а ты повторишь. Понял?

Тетка быстро отстучала мозолистыми пальцами что-то в ритме регтайма. Вася тоже простучал что-то так, как хотелось ему — быстро и громко.

— Все, — скривила губы тетка, — идите, у ребенка нет слуха.

— Спасибо, — тихо сказала мама, и они медленно пошли домой.

Однако ровно через месяц Василий уже ходил на дом к одной доброй и улыбчивой женщине, в прошлом преподавателю музыки, так как родителям понравилась идея сделать из него музыканта. Старенькое пианино, свистящий чайник, канарейки. Очень скоро он играл «Тарантеллу», а к весне они замахнулись на «Сарабанду». Апрель журчал, почки лопались, Василий с увлечением играл гаммы. Лето пронеслось быстро, а осенью его учительница по каким-то семейным делам срочно покинула город, и он снова остался не только без слуха, но и без наставника. К этому времени Василий уже перегорел музыкой. Василий, но не его родители. Они держали совет и приняли решение отдать мальчика в другую студию, где про отсутствие у него слуха ничего не знали.

Студия, по несчастью, находилась далеко от дома, и туда нужно было ехать троллейбусом. Вообще-то Вася не знал, откуда берутся троллейбусы в том конце проспекта, где нужно было на них садиться, и куда уезжают потом. Он предполагал, что те троллейбусы, которые едут туда, совсем не те, на которых приезжают обратно. Он почему-то был совершенно уверен, что ни один троллейбус не проезжает мимо его дома дважды. Ему казалось глупой и невозможной мысль о движении троллейбусов по кругу.

И вот мама привезла его в студию и попросила сыграть «Сарабанду». Вася сыграл.

— Пусть приходит! — разрешили им с мамой. — Вечером на четыре часа.

Стояла осень. Через плечо у Василия висела папка на тесемках. В ней лежали отсыревшие ноты. Он приехал. Зашел. Высокая женщина, худая и страшная, как голод во время войны, с силой захлопнула дверь и молча указала ему на его место.

Вася открыл инструмент и поставил ноты.

— Играть! — сказала она, ловко ногтем поддев форточку, распахнула ее и, щелкнув зажигалкой, закурила.

Василий играл «Сарабанду», видел в окне огни, проезжающие по проспекту машины и вдыхал дым папирос «Беломорканал».

Трудно сказать, сколько уроков он посетил. Может быть, два, может, три. А потом перестал. Ну не мог он делить музыкальный досуг с женщиной, которая настолько ему не нравилась. Однако признаться в этом маме и папе, которые так много сделали, чтобы он определился с тем, что ему ближе, гобой или фортепиано, было невозможно. Поэтому в дни музыкальных занятий с папкой, полной музыкальных нот, Василий садился в троллейбус и отправлялся в неизведанные дали. На троллейбусах, которые могли его привезти неизвестно куда. Как правило, мальчик стоял у заднего, заляпанного грязью стекла. Чтобы не скучать и не сильно бояться, он напевал себе под нос песенки, разглядывал город и людей, потихоньку понимая что-то важное про мир, в котором они живут.

Между тем родители каждый раз подробно интересовались тем, что происходит на его музыкальных занятиях. И он врал. Сначала весьма вдохновенно. Потом научился использовать наработанные стилистические штампы и сюжетные ходы. Ему было очень совестно, но другого выхода он не видел. К весне, чтоб отдохнуть от вранья и изматывающих, нелепых поездок по городу, он сказал, что учительница заболела. Потом она заболела вновь, а потом опять и снова.

— Она что при смерти? — как-то поинтересовался отец.

Василий на секунду прервал разбор «Полонеза» Огинского и вдумчиво посмотрел на папу. Приехав с музыкальных занятий в следующий раз, он горько вздохнул с той безыскусной простотой, которая свойственна людям много испытавшим и познавшим.