Array Журнал «Зеленый луч» - Зеленый луч, 2017 № 01

Спросим ярость штыка, вой голодной метели,
Копоть сбитых сапог, красный кашель шрапнели…
Есть ли право на жизнь? — Спросим трусость и риск,
А ещё тишину, тонкий вереска лист…
Есть ли право на жизнь?!

Грязно-белая дверь. Холод розовых стен
Ощутимый нутром человеческий тлен.
Сколько суток прошло? Память ищет покоя.
— Кто ты, в шапочке гость? Что со мною такое?..
Это ты, моя милая мама…

— Нет! — Конечно, не мать. Поиск мой безотраден.
Стук в больной голове, словно тысячи градин
Бьются в окна — виски и накатами — в тыл…
— Мама, холодно как! Ты прости, — я простыл
От молчания собственных чувств.

Мир заполнил туман и я в нём, как в реке.
Голос гостя зовёт, где-то там, вдалеке,
Где спасительный свет и тревогам отток…
И врачует по мне заколдованный ток
Под шипящей дугой тишины.

Вот окопы и танк… Белый крест на броне.
Но бежит холодок равнодушья по мне.
Вовсе в сердце не страх, просто набожно-тихо…
И ликует душа как-то радужно-дико,
Торжествуя во мне, без меня.

— Ты уже не убьёшь, мой железный палач!
Я у Бога в гостях, — слышишь ангелов плач…
Слышишь ангелов клич, невесомо-обрядный,
Не нарушить мой мир вновь разрывом снарядным,
Даже, если я чувствую боль.

— Да, я чувствую боль! Но уместен ли торг?
Эта жгучая боль, что спасенья восторг!
Ран немыслимый жар обожаем бинтами,
Не задуешь пожар никакими винтами…
Где кончается сон — бродит скорбь…

Свет со мной и во мне, и я снова кричу:
«Не хочу умирать! Умирать не хочу!»
Эхо в горле траншей, где махорит пехота…
— До каких это пор за мной будет охота?
До каких в моем сердце глубин…

— Пауза — звук
Грязно-белая дверь. Холод розовых стен.
— Ощутимый нутром человеческий тлен.
— Сколько суток прошло? Память в сереньком платье,
Как цыганка-вдова у святого распятья.
— Кто ты, — тень или голос во мне?

— Ты меня не узнал, но я рада и так.
Помнишь дрожь панорам и попытку — под танк
Бросить связку гранат… До кровавых мозолей
Резал штык-златоуст… Но ты вряд ли позволил
Быть иначе тогда — не как все.

Первый шок твой и шик у печи блиндажа.
Запах хлеба и вкус чёрной крови с ножа…
Разговор однобок: сколько фрицам задали?!
И глоток с котелка — орденов и медалей —
Спирта чистого, словно слеза.

Нас в такую, Степан, занесло круговерть,
Где поставлена жизнь на карту — не смерть.
Удивляется враг твёрдо-русскому сплаву,
Где и веру славян, и солдатскую славу
Ставим мы в авангард, не в резерв.

Ах, малиновый звон! — Слышишь там, на заре.
Он прольётся в окно, словно свет в лазарет.
И проснутся глаза: взгляд растерянно-колкий…
Улетучится грусть. И вдруг запах карболки
Станет запахом близкой весны.

Не достать до небес… Перламутр купает…
А вокруг щебет птиц тишину колупает.
Когда в чаще лесной волк матёрый умолк,
Сквозь туман протаранил стрелковый наш полк. —
Свеж и формой, и возрастом строй!

Пусть усталость в ногах, но весёлые лица…
Многим просто штыку приходилось молиться,
Чтоб увидеть и дом, чтоб развеять и дым,
И за тех отомстить, кто полёг молодым,
Кто познал лишь атаки озноб.

Три берёзки в росе и — такое движенье…
Три суровых зимы: голод, холод, лишенья.
Путь на Запад ведёт — ошибиться нельзя.
Кто до боли знаком в этом строе, друзья? —
Наш Георгий, — живой и целёх…

В ритме плясок смертей потому возмужал он,
Что не строил свой мир, только лишь разрушал. Но
Разрушал не завод, не деревню в снегах,
Что спалили дотла, словно сено в стогах,
А ту силу, что кормится злом.

Стал коряжист в плечах, слегка проседью тронут,
С той любовью в глазах, что к восьмому патрону
Вдруг приходит в тот миг, когда кончен резерв,
Когда просто один, как натянутый нерв,
Но приучен ценить каждый вдох.

Мимо сёл, городов необъятной России,
Безымянных могил, где ветра голосили,
Мимо звёзд и крестов, по кострам и костям
Шли солдаты вперёд. — Всюду рады гостям,
Как плодам виноградной лозы.

На пороге весна, мир так свеж, интересен…
— Как ты, брат мой, Степан? — Адрес твой мне известен:
Ты ведь там, где кладут за снарядом снаряд,
Где неистова смерть, но мне сны говорят,
Что живой, невредим и в строю.

Павших нам не отпеть, но мы их воскрешали,
Когда землю вдвойне кровью тех орошали,
Кто детей наших жёг, нашу веру топтал,
Кто за мертвую Русь поднял в гневе бокал,
Не испив нашей крови до дна.

По останкам печным, как по зову тревоги,
Бродят бодро грачи, — взгляд суровый и строгий:
До конца ли, солдат, ты исполнишь свой долг?
И опять на штыки поднимает наш полк
Тишину и предчувствие битв…

Было дело: спалив кивера и картузы,
От смоленской земли прочь бежали французы.
Вид поместий немых и терзал, и знобил…
Русский холод — мужик и жалел их, и бил,
Как своих, в назидание, баб.

На пороге — весна, благородие феи…
Слеп в трофеях металл, трупы — те же трофеи.
И, чтоб горе залить, нам не хватит вина,
Нас такая, браток, захлестнула волна,
Нас такой перехлёстывал дождь!

От израненных изб, от вокзалов и станций,
От напутственных слов, что витали в пространстве,
Мы себе лишь один выбирали маршрут:
Там, где истина, смерть и солдатский наш труд,
Всё другое — молве напоказ.

Бороздим горизонт, дальше, дальше от Бреста…
До свидания дом и берёзка-невеста.
Не достать до небес, не пронять красоту,
Каждый видит сквозь мрак ту — одну высоту,
За которую отдал бы жизнь.

Где за речкой безымянной стих «катюши» гром,
Как мираж возник с рассветом город Эстергом.
Там, на улицах венгерских, в дыме самокруток,
Нет спасенья — не от пули — от солдатских шуток,
Партизанских россказней.

Кружат радость, боль и слёзы под оружейный залп,
И сражённый город ожил, как огромный зал,
Где танцуют у лафетов наших русских пушек
Венгры, чехи и поляки под азарт частушек.
Пляшут лихо под гармонь…

Вот он! — Голос долгожданный, — не тревог набат.
Чувства, выстраданные сердцем, к вам принёс солдат —
Тот, кто нежен часто к зверю, но к себе суров так…
Кто Отчизну защищает, как учил Суворов,
Так, как почитают мать.

День и ночь не уставая, приближал он цель,
Покорял душой мужицкой вражью цитадель.
А теперь, в кругу широком, где не зная многих,
Наш Георгий шёл в присядку — были б только ноги.
Старшина ловкач, хоть плач…