Array Журнал «Зеленый луч» - Зеленый луч, 2017 № 01

Происходило дело в эркере. Граненый объем — как стакан до краев — был наполнен апрельским солнцем. Тут я задумался. И быстро-быстро. Писать стал маслом. Неслышно подошла она. Подождала, между мазками положила руки на голые ключицы живописца и засмотрелась чудными глазами на отдыхающих спортсменов в канотье. Сказала ласково: «Портачишь, Эдуард».

В два счета продал я холсты и краски. И устремились мы поесть блинов с норвежской малосольною селедкой.

А вскоре в маленьком кафе нас от всего отрезала зима. Был страшный снегопад, пурга, тюлени расплодились по округе, свирепствовал постмодернизм. Наедине, все время, мы молчали. Я изучал любимое лицо, она невозмутимо наблюдала, как я болтаю чайной ложкой в чайной чашке.

Когда ж сноровистые дворники из ЖЭКа № 6. Противно заскребли по кирпичу. Своими жуткими лопатами, из местного титана. Она смущенно голову оторвала от моего затекшего плеча. Послышалось родное: «Даже ты…» «Ну, хорошо, наверно, может быть».

Однажды мы чуть не поссорились. Разошлись во вкусах недалеко от Эдинбурга, когда подбирали на чехол нашей кабинетной якорной машинки подходящую местную клетку. Я картежник, она — шахматистка, мне хватило ума довериться ее опыту.

Чуть раньше, кажется, короткое соседство в детсаду, кроватки рядом, тихий час. Спать не хотелось почему-то, и мы как дети увлеклись кроссвордом. Она свистящим шепотом читала вопросы со страницы на коленях. Столица государства Лихтенштейн? Я тушью сразу выводил, кривыми буквами — Вадуц. Запомнил с армии — учили. И тут же в щеку поцелуй, тогда без бороды. Какой я молодец!

Вот с тех пор я разнообразно и плодовито пишу. Семнадцать портретов в зеленом, четыре в светло-зеленом. С полдюжины стихотворений, невнятные фразы, отдельные выкрики, несдержанные стоны. Жаль, что не прошла цензуру скромная офигенная оратория, посвященная этой женщине. Но, именно, благодаря ей, заиграл красками график выеденного яйца, и она же подсказала сюжет диаграммы самообмана. Сейчас рисую траектории блаженства, схемы соприкосновения обнаженных нервов.

Но время шло, недавно вспомнил, как познакомил нас электрочайник. Его я нес, нашел хороший ракурс, и ей понравилось свое же отраженье. Мы замерли, наверно, на века. Ну, в крайнем случае, секунд на сорок восемь. Три литра ключевой воды оттягивали руку. Пришлось позвать пригубить что-нибудь. Вдвоем. Как оказалось, кофе с овощами. Та дегустация надолго затянулась, и чайник на глазах перегорел.

Пусть позже я отрихтовал столь дорогую сердцу железяку в переходящий приз гребного клуба Нижнего Поволжья, но ежегодно не могу сдержать слезу. В мужском строю. Когда его вручают.

Непонятно, с какой планеты безупречная маскировка. Я два с небольшим раза подглядывал за ней в ванной. Бормочет чего-то в электрофен, кивает, подносит к уху. Пустяки, никаких доказательств космической связи. Продолжаю подозревать.

Ее язвительность прекрасно ложится на мое занудство, что только помогает диалогу.

Когда она исчезнет на полгода поболтать с подругой, я наварю с полбарреля борща, копчу сардины, буженину, осетрину. И квашу впрок в большущей бочке лакированного дуба нежнейших пару-тройку казуаров. На эту ерунду терять счастливые часы так глупо после долгожданной встречи.

Многое впереди. Побегать по берегу.

Наслушаться цикад, цимбал и цитр. Съесть пополам с огня, со смехом, плотоядно. Сходить вдвоем к врачу. Заняться филигранным доведеньем духовных полусфер. Сменить обои. Мне — выражение лица. Она согласна: от чего ж…

Нас сблизила любовь к осенним листьям на траве, автобус тесный — номер тридцать три, потерянная варежка. И недоверие к лекарству «Бякасенс».

В интимные минуты невыносимо страдаю от того, что никак не пойму, как это так — где-то совсем рядом время десятилетиями молотит и крошит все к черту, я уже очков разбил четыре штуки, а она здесь, совсем помимо! И хоть бы что! И только к лучшему. Все хорошее — нервно. Успокаивает меня. Верю с первого слова. Все, так все. Застыли стрелки, истощилась батарейка.

Вот видите, обвдохновленный, стучу по клавишам. Обижаться на молчание перестал. Только радуюсь как дурак, когда маленькая птичка, совсем оранжевая канарейка запиликает неожиданно на карнизе и часто-часто застучит в окно, смешно перепрыгивая слева направо. Потом улетает назад.

Я все время забываю заранее протереть стекло, чтобы получше разглядеть, что это было. И долго еще пытаюсь расшифровать следы на гладкой оцинковке.

Ах, если б знали, кто она! Ах, если бы я знал!

Лет двести как стало неинтересно работать топором. Мода, естественно, пришла из Франции.

Высокий профессионализм взял свое. И несет к месту применения в футлярах и боксах.

Их сияющее смыслом наполнение стыдно назвать орудьями. Их строгий порядок на первый взгляд как алфавит, а на второй не слово даже, а просто песня. Возможно, ода или гимн.

Простая электрокиянка уже не следует за мыслью, она на пару. Более того, она стучит свое уже впереди, она сама рождает мысль, да, собственно, она и есть мысль, если проникнуться инструкцией ея. Такая, и в боксе!

Вульгарно-слесарная суть «гайка-винт» пережила детство алюминиевых планок с дырочками и обрела зрелый возраст мужской игрушки в подарочном наборе хромированных резьбокруток.

Неандертальцы с разводными ключами ушли на чердаки и в подвалы. Самых стойких сводят с ума посредством болта с внутренним шестигранником.

Чтобы повесить картину на стену, сверлят победитом дырку тринадцать с половиной миллиметров, вставляют туда флай-жампер с отсекателями и накидывают петлю из перхлорвинила. Отчего любой Гольбейн смотрится не ремесленно в той еще рамке.

Покупка в универсаме пачки поваренной соли, после переноски в лотке, сканирования штрих-кода и автоблокировки кассы, превращает в цивилизованный акт заготовку на зиму кислой капусты.

Особенно хорошо вошли в быт, легли в руки и пошли по ним аппараты для сбора видимых впечатлений жизни. Створка в мир фотоискусства открывается одной кнопкой. Надежное как штихель гравера оснащение работает с впечатлениями независимо от их тематики и места возникновения. Полная автоматизация процесса делает переход к качеству теоретически спорным, но — практически незаметным.

Пока непонятно, что мешает производству простых цифровых карандашей и специальной бумаги для аналогичных творческих успехов в поэзии и прозе.

Некоторый застой в создании скрипок Амати вынуждает употреблять более современные приспособления для музыки. Скудность нотного сырья обогащается тембром, хэлпом, перечнем шедевров, а также таким не последним музыкальным моментом, как привязка к телу.