Макс Фрай - Новая чайная книга

Тогда я все еще надеялась, что это шанс. Втиснуться в его холостяцкое жилище и, пока хозяин бороздит океан в поиске своих малоизученных светящихся моллюсков, устроить допрос с пристрастием каждому предмету. Но как бы не так! Чудновский увез все свои вещи на склад, оставив здесь только какое-то ничейное старье: парочку анонимных кроватей, люстры, картины на стенах и неожиданно новую и навороченную стереосистему. За несколько часов до вылета он заскочил сюда, чтобы утрясти все со счетами, договором и прочей бюрократией, и объяснил заодно, что эти суперколонки ему друзья подарили перед самым отъездом, но на складе сыровато. «Пусть постоит пока здесь, окей, девчонки?» (Он хотя бы заметил, что умница Майка уже тихо слиняла и здесь только я и он?) Не заметил, конечно. Ему плевать. Следующие несколько секунд я стою, прислонившись лбом к входной двери, и слушаю, как он отбивает дробь вниз по ступенькам; так умеют только удачники, счастливцы, привыкшие к широким лестницам мировых столиц. Хлопнул подъездной дверью. Все.

Весь первый месяц мы с Майкой оплачиваем квартиру вдвоем, но наконец-то находится жилец и в третью спальню. Майкина мама (низенькая, толстенькая в огромной кепке – такими на детских картинках рисовали когда-то трамвайных кондукторш) приводит его к нам едва ли не за руку. «Вы не сомневайтесь, девочки. Он хороший жилец, чистоплотный». Виталий оказывается мировой знаменитостью: «Виталий Клео. Живительная витальность кармы» – так и было написано на афишах. Он приехал в Иерусалим проводить свои семинары по оздоровлению. Он почти ничего не рассказал о себе, но Майкина мама оказалась права, он чертовски чистоплотный. Все первые дни эта чистая плоть Виталия Клео представляется мне неразрешимой загадкой. В свои шестьдесят он выглядит как румяный мальчик, только очень большой. Тугой до звона, как передутый надувной матрац. Но что меня по-настоящему озадачивает, так это его глаза, младенчески голубые, а в уголке каждого виден треугольный кусочек плоти, новенькой и действительно на удивление чистой. Кажется, что он нарочно там торчит, этот розовый лоскуток, стоит потянуть, и как фокусник, что вытаскивает из своей волшебной коробочки бесконечный шарф, так и вытянешь всего изнаночного Виталия, страшного, яркого, настоящего.

Клео проповедует где-то целыми днями, а возвратившись вечером, сразу уходит к себе. Наши встречи на кухне представляют собой серию доброжелательных диалогов. При этом Виталий неизменно все одобряет. «Соковыжималка у вас? Соки гоните? Вот это хорошо, между прочим». «А это что? Маца? Очень полезно, без дрожжей! Молодцы вы, евреи! Виталий и в самом деле мечта, а не жилец. Одобрив напоследок Стену Плача: «потрясающие энергии» и заодно весь Иерусалим: «охрененная аура у города», Клео съезжает. Я захожу проверить все ли в порядке. Комната идеально чиста. Виталий оставил здесь лишь пачку каких-то бумаг на полу, явно на выброс. Это материалы с его учебно-лечебных курсов. Я пролистываю отпечатанные на ксероксе брошюры. «Ладошки, стопы – катаем энергетический шарик. ТПХ на глазки. Размышления о планах, наблюдения за мочой, работа с дефектами кожи. Прогреваем лучиками и теплыми комочками». А вот пачка анкет. «Ваше имя: Сурик Аркадий Семенович. Возраст: 71 год. Перенесенные заболевания: урология, болезнь Вертиго, язва желудка. Цель занятия: почувствовать сосредоточенность. Цель занятия: установки на счастье. Цель занятия: почувствовать любовь».

Я опускаюсь на стул с пачкой анкет. Мне хочется подольше побыть в этой ничейной пустой комнате. Цель занятия: исполнение желаний. Как здорово было бы, если бы Чудновский сдавал пару комнат, но и сам бы никуда не уезжал. Жил бы себе преспокойно в этой спальне. Распускался бы здесь веером, как комнатная пальма. Рос бы себе – я бы его не трогала.

– Алле. Доброе утро. Я из компании «Клик». Меня зовут Маргарита, а вас как?

– Я тот, кто вечно хочет зла, но вечно совершает благо. Давайте сделаем благо. Кое-что полезное, Маргарита, что-то конструктивное. Я буду с вами вежлива, а вы при случае замолвите за меня словечко перед теми, кто вас послал. Передайте им, что я переговорила с сотней Василис, и дюжиной Робертов. Если я была в чем-то виновата, то давно уже все искупила. Я заслуживаю покоя».

Маргарита исчезает.

…Сколько я уже так сижу здесь? Минут сорок? Двигаться не хочется. В последнее время я стала замечать, что умею сидеть просто так, ничего не делая. Так когда-то сидел дедушка, когда был уже очень старым. Говорят, я похожа на него, так же как и он поедаю заварку, которая остается на дне чашки, а вот теперь еще и сидеть неподвижно научилась.

Опять звонок!

– Алло. Здравствуйте, это Фира.

– Вы из компании «Лайк», Фира? Или из «Клик»? Да, я вас слушаю. Я вся внимание. Расскажите что-нибудь. Про новые скидки, про сверхбыстрый интернет, или просто опишите комнату, в которой вы находитесь».

В телефоне скрежет, шум. Ее голос долетает откуда-то издалека.

– Да, да я по поводу комнаты. Я прочла объявление, что у вас сдается.

Господи, это же по объявлению! Мне повезло, она, кажется, ничего не разобрала из-за помех, иначе бросила бы трубку. Я диктую адрес, и Фира Кицис появляется этим же вечером.

На ней мужская футболка, которая последовательно и добросовестно подчеркивает широкие плечи, тяжелую грудь и, видимо решив, что о недостатках Фиры Кицис уже все сказано, завершается жизнерадостным «Yes!» на круглом животе. Ниже – ситцевая юбка в мелкий старушечий цветочек из-под которой торчат ноги, похожие на гипсовые балясины в старых домах отдыха. Под мышкой Фира держит кулек с лекалами и гигантской линейкой. (Она учится на инженера-строителя.)

– Может, у нее там, в сумке и счеты с деревянными костяшками? – спрашивает Майка.

– Оренбургский платок!

– Ламповый приемник!

– Фильдеперсовые чулки!

Она перевозит свои вещи спустя пару дней, (ничего такого особенного; с десяток картонных коробок и пакетов, пахнущих как и она сама: подсолнечным маслом и черным ситцем).

– Почему ты говоришь с ней громко, словно ей восемьдесят и она глухая? – спрашиваю я Майку.

– А ты слышала, как она произносит слово «айфон»?

В первую ночь после переезда Фиры я не могу заснуть. Слышу, как она проходит по коридору на кухню, вынимает что-то их холодильника. «Наверное это все неспроста, – думаю я, – иначе для чего она вообще придумана, безответная любовь? Возможно, люди, которые вселяются в комнату Чудновского – это знак. Возможно, мне разрешат любить Чудновского, только после того, как я научусь любить Виталия Клео или Фиру Кицис?» Это кабачки. Я слышу, как она пересыпает их в миску, и они колотят в пластик тугим овощным топотом. Затем она тихонько напевает.