Ричард Хьюз - Лисица на чердаке. Деревянная пастушка

— Там собралась группа предателей, Шпеер, которых никто даже не потрудился разоружить… — (И ни слова, как отметил про себя Фридрих, о призраке Банко, встреченном на лестнице, или о трупах, лежавших в кабинете.) — Эти люди замышляли убить меня, и, однако же, никто не посмел и пальцем меня тронуть. Я подошел к ним — один, безоружный — и сорвал с них погоны. — Затем последовало описание того, как он прибыл в Висзее: — Я, естественно, понятия не имел, что там, у Рема: может, он поджидал меня, выставив пулеметы у каждого окна! Все решилось в тот миг, когда я один, безоружный, ринулся на эту свинью, так что они даже и выстрелить не успели. — Тут он вдруг умолк и вперил в ошеломленных Шпеера и Фридриха сверлящий взгляд своих остекленелых светло-голубых глаз.

Фридрих прочел в этих глазах отчаяние — как же они не понимают! Неужели ни до кого из этих идиотов не дошло… И тут Фридриха наконец осенило: «дошло», что он мог быть убит! Ведь нет ничего страшнее, чем смерть солипсиста, ибо тогда — конец света… Значит, все это лишь следствие эсхатологического страха, неведомого обычным смертным!

Прошло более десяти лет (думал Фридрих) с тех пор, как Гитлера встретили пулями на Резиденцштрассе в Мюнхене, и этого оказалось более чем достаточно, чтобы с тех пор он почувствовал себя Адольфом Легалите. Солипсист должен восседать, словно цезарь на недосягаемой высоте, указуя перстом, кому даровать жизнь, кого предать смерти, а не спускаться самому на окровавленную арену.

Как раз перед вторым завтраком Гиммлер получил пренеприятное известие: «самоубийца» Рем, оказывается, был все еще жив. Что ж, если Рем не желает поступить, как порядочный человек, придется помочь ему, самой подходящей для этого кандидатурой является Эйке, и Гиммлер позвонил Эйке по телефону… Пока Рем жив, фюрер может еще переиграть и использовать Рема против них!

За завтраком фюрер продолжал эксплуатировать тему Висзее, но теперь он больше нажимал на омерзительные оргии, которые в пятницу вечером вынуждены были лицезреть хозяин и прислуга респектабельной буржуазной гостиницы (тут даже Фридрих был потрясен силой воображения фюрера). «Все эти бронзовые танцовщики в женском платье… Все эти мальчики, которых держали голыми в надушенной комнате, а потом выпускали для удовлетворения противоестественных желаний Рема…» Фюрер рассказывал об этом так, точно речь шла о знаменитых оргиях покойного Фрица Крупна на Капри, а не о взрослых мужчинах, которые стыдливо соглашались терпеть ухаживания Рема, — да и вообще, зачем поднимать вокруг этого столько шума? Добрая половина командования старой императорской армии занималась тем же (или по крайней мере делала вид, что занимается), считая, что это признак мужественности, как у спартанцев. Взять хотя бы эту историю, которая произошла в начале века с генералом графом фон Гаслером — человеком, жаждавшим на «горе трупов» воздвигнуть храм германской культуре: он до того дотанцевался перед кайзером в балетной юбочке и венке из роз, что сердце у него не выдержало и он упал мертвый…

Тут в разговор вмешался Брюкнер и принялся рассказывать про берлинскую ставку Рема на Штандартенштрассе: просто возмутительно — пышные гобелены, венецианские зеркала, роскошные ворсистые ковры — обитель содержанки миллионера, а не армейский штаб. А лукулловы пиры, которые он задавал, — в его бумагах нашли меню: и лягушачьи лапки, и акульи плавники, и соловьиные языки, и шампанское лучших марок, и все это сопровождалось эстрадной программой со всякими «непристойностями»…

— Вот видите! — воскликнул Гитлер. — Эти «аскеты» считали мою революцию слишком мирной, она была им не по вкусу, вот они и задумали убить меня и во имя так называемой «социальной справедливости» залить нашу страну кровью!

Гитлер все еще брызгал слюной, когда стали прибывать к чаю приглашенные Брюкнером светские дамы и жирные, приторные торты.

Чай, и легкая болтовня, и ах, какие дивные летние шляпки…

Званый чай был еще в полном разгаре в Берлине, когда Эйке подъехал к Штадельгеймской тюрьме, только что убив Штрассера и горя желанием успеть забить за эти сутки еще один мяч в ворота противника. С ним был Михель Липперт, тоже из Дахау.

Войдя к Рему, они обнаружили, что он сидит голый до пояса — жара в камере была нестерпимая, и его бочкообразный торс блестел от пота.

— Протокол требует, чтобы высокопоставленные головы сек высокопоставленный палач, — произнес Эйке, объясняя свое появление.

Рем с таким презрением посмотрел на него, что даже Эйке на всю жизнь запомнил этот взгляд. Затем Рем встал, вытянулся по стойке «смирно» и Эйке с Липпертом начинили его тело свинцом.

В глубине замка, где жили Вальтер с Аделью, в той его части, что стояла на краю высокой, неприступной скалы, нависшей над Дунаем, в комнате, которая некогда служила спальней Мици, сейчас был будуар ее матери. Как раз под окнами скала образовывала выступ, круто обрывавшийся вниз, и этот выступ венчала полуразвалившаяся крепостная стена, построенная, по утверждению Вальтера, еще римлянами. Заняв эту комнату, Адель первым делом велела соорудить деревянную лестницу, которая спускалась из ее окна на эту площадку; затем она велела наносить туда через дом земли в корзинках, посадила там виноград и другие растения и устроила себе маленький садик — настоящий Эдем в миниатюре. Древние стены еще держались, служа защитой от ветра и одновременно оградой над краем пропасти; в поисках тени Адель велела также навести крышу над древней башней, превратив ее в подобие беседки.

Было это десять лет тому назад, и все эти годы Адель, надев желтые садовые перчатки, любовно ухаживала за своими цветами. Но, увы, ее прелестный садик стал слишком прелестным и теперь уже не принадлежал ей одной. Вот и в это воскресное утро (как часто бывало летом) весь клан Кессенов, топча растения, собрался в «бабушкином саду» к завтраку — все, и люди, и собаки! Да, присутствовал весь клан, ибо, хотя Франц с семьей жил теперь своим домом на верхнем этаже, сегодня ведь было воскресенье, а Вальтер обожал внуков.

Столы были уже поставлены, но все остальное надо было еще сносить по наружной лестнице, узкой и крутой, как пожарная. Маленький сынишка Франца, Лео, мог, пятясь, сойти сам на четвереньках, но Эннхен пришлось нести, равно как и отчаянно извивавшихся такс. Затем вниз поехал кофейник со старинной спиртовкой (ибо Вальтер всегда требовал, чтобы кофе кипел); тарелки с крутыми яйцами, с ветчиной, различными колбасами, масло прямо из ледника, длинные булки, фарфоровая посуда и ножи с вилками, сахар, молочники со сливками, ну и, конечно, «Данди мармелейд» для барона. Пока Лиз лазила вверх и вниз по лестнице со своим грузом, точно гигантский паук, взбирающийся по ниточке паутины, Лео и Эннхен стояли внизу и беззастенчиво заглядывали ей под юбку. Ее толстые, как у щенка, ноги, привлекшие в свое время внимание Огастина, теперь стали раза в три толще — толще туловища Лео.