Фланнери О'Коннор - Хорошего человека найти не легко

Она метнула на него убийственный взгляд.

— Ну, что ж. Ничего удивительного. — Она поджала губы. — Просто есть такие люди. — И, сделав паузу, спросила: — А который из них хозяин, О.Т. или Ю.Т.?

Она всегда подозревала, что втайне они враждуют между собой.

— Они никогда не ссорятся, — серьезно сказал негр. — Они как один человек в двух лицах.

— Гм. Просто ты не слышал, как они ссорятся.

— И я не слышал, и никто того не слышал! — ответил он, глядя в сторону, словно перечил не ей, а еще кому-то.

— Ну да, — хмыкнула она. — Я как-никак пятнадцать лет терплю их папашу и в Гринлифах немного смыслю.

Негр посмотрел на нее, будто только что увидел.

— А не вы будете моего страховщика мать? — спросил он.

— Не знаю никакого страховщика, — резко ответила она. — Вот передашь записку да скажи на словах, если сегодня не приедут за быком, их же папаша его завтра и пристрелит, — и отъехала прочь.

До вечера она сидела дома, дожидаясь, когда приедут близнецы за своим быком. Никто не приехал. Словно она у них в работниках, негодуя, думала она. Они просто решили урвать с нее все, что возможно. За ужином она опять подробно пересказала все сыновьям, чтобы они понимали, на что способны О.Т. и Ю.Т.

— Им, видите ли, этот бык не нужен, — говорила она, — передай-ка масло — поэтому они просто-напросто выпускают его и пусть другие думают, что с ним делать. Как вам это нравится? А страдать должна я. Мне всегда приходится страдать.

— Передай масло страдалице, — сказал Уэсли. Он был в особенно скверном настроении, потому что по пути из университета у него сел баллон.

Скофилд передал ей масло и сказал:

— Ай-яй-яй, мама, и не стыдно тебе убивать старого быка, который никому не сделал худого, только подбавил немного беспородной крови в твое стадо? Чтоб у такой мамочки и вырос такой паинька-сын, как я! Просто диво, ей-богу.

— Да ты ей не сын, — тихо сказал Уэсли.

Она откинулась на спинку стула, держа пальцы на краю стола.

— Я только знаю, что я просто молодец, раз вырос такой хороший при моем-то происхождении.

Когда они дразнили ее, то нарочно говорили, как Гринлифы. Но сквозь речь Уэсли, точно острие ножа, проблескивала его природная желчность.

— Слышь ты, я тебе кой-чего скажу, брательник, — начал он, вытянув над столом шею. — Ты б это и сам давно усек, если бы мозгой пошевелил.

— Ну, и чего ж это, брательник? — подхватил Скофилд, ухмыляясь в перекошенное узкое лицо брата своей довольной, во всю ширину щек, улыбкой.

— А то, — продолжал Уэсли, — что и ты ей не сын, и я не сын…

Он оборвал фразу, потому что она вдруг визгливо всхрапнула, словно старая лошадь, которую полоснули хлыстом, поднялась и выбежала из комнаты.

— О, черт, — прошипел Уэсли. — Ты зачем ее довел?

— Я не доводил, — огрызнулся Скофилд. — Это ты ее довел.

— Как бы не так!

— Она уже не молода и не может все переварить.

— Она может только изрыгать, а переваривать все приходится мне, — сказал Уэсли.

Добродушное лицо Скофилда безобразно исказилось, обнаружив черты сходства с братом.

— Никому тебя не жалко, дерьмо поганое! — выдохнул он и, перегнувшись через стол, схватил Уэсли за грудь.

Миссис Май из своей комнаты услышала звон разбиваемой посуды и побежала через кухню обратно в столовую. Она успела увидеть, как Скофилд выходит через другую дверь в коридор. Уэсли лежал на спине, точно огромный жук, край опрокинутого стола придавил его поперек туловища, а сверху усеяли осколки тарелок. Она сдвинула стол, ухватила Уэсли за локоть, чтобы помочь ему встать, но он кое-как сам поднялся, с неожиданной силой оттолкнул ее и бросился вон вслед за братом.

Все поплыло у нее перед глазами, но в эту минуту раздался стук у заднего крыльца, и она поспешила обратить к кухне сразу окаменевшее лицо. За проволочной сеткой, натянутой в дверях, стоял мистер Гринлиф. Вся ее энергия немедленно возвратилась к ней, словно ей нужен был только вызов дьявола, чтобы снова стать собою.

— Я слыхал, чтой-то грохнулось! — крикнул ей мистер Гринлиф. — Думал, может, штукатурка на вас обвалилась!

Был бы он ей сейчас нужен, его бы верхом не сыскать. Она прошла через кухню, вышла на крыльцо и сказала, остановившись у самой сетки:

— Да нет, ничего особенного. Просто стол опрокинулся. Одна ножка у него плохо держалась, — и тут же без паузы, — ваши сыновья не приехали за быком, так что завтра извольте его пристрелить.

Поперек неба тянулись узкие фиолетовые и красные полосы, и по ним, как по лестнице, медленно спускалось солнце. Мистер Гринлиф присел на нижней ступеньке крыльца спиной к хозяйке, и тулья его шляпы оказалась вровень с носками ее туфель.

— Завтра утром я вам его отгоню домой, — сказал он.

— Нет уж, извините, мистер Гринлиф, — издевательским голосом возразила она. — Вы его завтра отгоните домой, а на будущей неделе он снова тут как тут. Я уже ученая, — и с горечью добавила: — Не думала я, что О.Т. и Ю.Т. так со мною обойдутся. Я-то ждала от них благодарности. Ваши сыновья провели у меня на ферме немало счастливых дней, ведь так, мистер Гринлиф?

Мистер Гринлиф ничего не ответил.

— По-моему, так, — продолжала она. — По-моему, так. Но теперь они позабыли все то хорошее, что я для них делала. Помнится, они и старую одежду моих сыновей носили, и старыми их игрушками играли, и кроликов из их старых ружей стреляли. Они купались в моем пруду, охотились на мою дичь и удили рыбу в моем ручье, и я никогда не забывала их день рождения, а там уж и рождество, оглянуться не успеешь. Ну, а помнят они обо всем этом сейчас? — спросила она и ответила: — Нет, какое там.

Несколько мгновений она молча смотрела вслед уходящему солнцу, а мистер Гринлиф разглядывал собственные ладони. Потом, словно мысль эта только теперь пришла ей в голову, она спросила:

— А знаете, какая настоящая причина, что они не приехали за этим быком?

— Нет, — нехотя отвечал мистер Гринлиф.

— Причина та, что я женщина, — объявила она. — Все с рук сойдет, когда имеешь дело с женщиной. Будь тут мужчина хозяин…

Молниеносно, как наносит удар змея, мистер Гринлиф отозвался:

— У вас два сына. Они знают, что у вас в доме двое мужчин.

Солнце скрылось за краем леса. Она перевела взгляд вниз на запрокинутое теперь темное, насмешливое лицо и настороженные глаза, поблескивающие из-под полей шляпы. По затянувшемуся молчанию он мог убедиться, что причинил ей боль; потом она со вздохом сказала:

— Есть люди, мистер Гринлиф, которые выучиваются благодарности слишком поздно, а есть и такие, что так и не выучиваются никогда.

И, повернувшись, скрылась в доме, оставив его одного сидеть на крыльце.

Полночи она сквозь сон слышала какой-то звук, словно большой камень сверлил дыру в наружной ограде ее мозга. Сама она гуляла внутри ограды по живописным холмам, ставя перед собой палку при каждом шаге. Потом она поняла, что это звучит солнце, которое хочет прожечь частокол леса, и остановилась посмотреть, что будет. Она чувствовала себя в безопасности, так как знала, что оно не сможет, что оно обязательно должно будет сесть, как садилось всегда, далеко за пределами ее владений. Когда она только остановилась, оно было разбухшим красным шаром, но, пока она стояла и смотрела, оно начало бледнеть и сжиматься и сделалось под конец как пуля. И вдруг оно прорвалось из-за края леса и понеслось под гору прямо к ней. Она проснулась, прижимая ладонь к губам, а в ушах не такой громкий, но отчетливый раздавался все тот же звук. Это бык жевал листья у нее под окном. Мистер Гринлиф опять упустил его.