Мэри Монро - Время – река

Моя дражайшая Теодора, ты – по‑прежнему мое счастье. С тех пор как ты уехала, моя жизнь погрузилась во тьму. Мне ужасно не хватает тебя, и я так давно не видела твоего лица. Со временем я поняла, почему ты оставила меня. Когда боль прошла и моя душа исцелилась, то я сумела понять, что ты сбежала из Уоткинс‑Милл, а не от меня. Я знаю, как ты стремилась к городской жизни. Все эти годы я не была глуха к твоим жалобам на жизнь. Возможно, я не оценила степени твоего отчаяния. И не поняла, почему ты нуждаешься в том, чтобы порвать всякие контакты со мной. Может быть, теперь, став взрослой женщиной и имея собственного ребенка, ты тоже сможешь, наконец, забыть обиду и понять разные причины, объясняющие, почему я не могла покинуть наше убежище.

До меня дошли новости о моей обожаемой внучке – и какие новости! Джеральдина Родейл рассказала мне, что у тебя есть дочь, и ты назвала ее именем своей бабушки, Исобель. Спасибо тебе за то, что ты попросила ее сообщить мне об этом. Я посадила дерево в честь дорогой Беллы и шепотом посылаю ему привет всякий раз, когда прохожу мимо. Это магнолия, ведь я помню, что это твое любимое дерево. Оно красивое и стоит у реки, где мы с тобой обычно рыбачили. Я молюсь о том, чтобы когда‑нибудь ты привезла мою внучку в Бухточку Уоткинса и познакомила ее с бабушкой. Мне так хотелось бы разделить с ней свою любовь к рыбалке нахлыстом. Она несет в себе наследие старинного и гордого рода нахлыстовиков. Ах, Тео, как многому мне хотелось бы научить ее!

Именно в таком настроении я пишу тебе этой ночью. Не для того чтобы попросить прощения, я просто прошу понять меня. Поскольку понимание влечет за собой сострадание. Как часто ты спрашивала меня, почему я предпочитаю жить в Бухточке Уоткинса и не хочу оттуда уезжать. Тысячу раз меня спрашивали о том, почему я хранила молчание после исчезновения Деланси. В этом письме я намерена объяснить тебе это. Раз и навсегда избавить себя от воспоминаний, которые долгие годы как поддерживали, так и мучили меня.

Даже не знаю, с чего начать. «Начни с самого начала», – обычно говорил мне отец. Ох, Тео, откуда же берет начало эта история?

Должно быть, она началась с Любви.

В своей жизни, Тео, я любила и была любимой. Разве может кто‑нибудь желать большего? Женщине для счастья не требуется многочисленного окружения. Ей нужен только один‑единственный верный спутник, единственная родственная душа, вместе с которой она может отправиться в долгое путешествие, которое мы называем жизнью. Я познала одну необыкновенную любовь, и она поддерживала меня все эти годы.

В юности в моей жизни было много замечательных событий. Многих огорчали мои спортивные успехи в рыбалке нахлыстом. Когда мне едва исполнилось двадцать лет, город, который теперь презирает меня, гордился моей популярностью. Меня называли уверенной, своевольной, решительной, такие качества в мое время обычно приписывали мужчинам. Больших успехов в спорте женщины достигали и до меня, продолжат и после меня, раз и навсегда покончив с ошибочным представлением о том, что женщины не должны рыбачить. Признаюсь в том, что преодоление этой иллюзии стало одним из величайших наслаждений в моей жизни. Если бы жизнь была рекой, мужчины всегда гоняли бы женщин рыбачить на мелкие ручьи. Я же всегда мечтала о глубоких, стремительных водах.

Говорю тебе это для того, чтобы ты знала, кем была твоя мать до того дня, когда встретила твоего отца.

С того самого момента, когда я впервые встретилась взглядом с Теодором Деланси, я почувствовала, что нас обоих тянет друг к другу. Это было не то, что я планировала, и не то, чего я желала. Мне пришлось смириться с тем, что это судьба. Или, возможно, это был злой рок. Меня понесло течение, и я отдалась ему душой и телом.

Тео, я любила твоего отца всепоглощающей любовью. И он любил меня так же. Это краеугольный камень нашей истории и семя твоего зачатия. Любить не стыдно.

Однако были и сожаления.

Мы старались быть осмотрительными. Я знала, что он женат и предан своей жене и детям. Я никогда не стремилась разбить их священный союз. Я также никогда не претендовала ни на йоту его состояния. Он приезжал в Уоткинс‑Милл весной и осенью, и я никогда не требовала большего. Так могло бы продолжаться долгие годы, но у судьбы были другие планы. Сначала в 1929 году случился крах на бирже. Деланси спекулировал своими деньгами и моими тоже. Мы рисковали и проиграли. Потом появилась ты.

Однажды, в начале ноября, Тедди приехал навестить меня. На улице бушевала гроза, а дома буйствовал Тедди. Я никогда не видела его таким отчаявшимся. Его брак был лишь видимостью. Ничто не удерживало его в семье. Он снова и снова повторял мне, как сильно любит меня. Что я – его жизнь. Несмотря на его страдания, я призналась, что очень счастлива.

Меня не беспокоило то, что и я, и он лишились состояния. Совсем наоборот, я была рада, что произошел крах на бирже. Мне казалось, что это освободит его от обязательств. Я наивно мечтала о том, что мы будем счастливо жить вместе в Бухточке Уоткинса. Даже когда я пишу эти строки, старая и опытная женщина внутри меня покачивает головой, понимая мое глупое простодушие. Но прости мне мою наивность. Я была беременна, взволнованна, подвержена переменам настроения. Той ночью я решила не говорить ему о своей беременности. Он был слишком не расположен к этому.

На следующий вечер мы ужинали в гостинице. Гроза продолжалась, и дороги, ведущие к хижине, стали опасными для проезда. Деланси снял номер в гостинице, а я собиралась вернуться домой, в особняк. Моя новость не давала мне покоя, и я ждала наиболее подходящего момента, чтобы рассказать ему все. За ужином Деланси, с ужасающим спокойствием, сказал мне, что не способен вести жизнь, которая ждет его теперь. Я не могла понять, что он имеет в виду, до тех пор, пока он не взял меня за руку и не назвал своей Франческой. Кровь отлила от моего лица. Интуитивно я схватилась рукой за живот.

Глядя в тот вечер на Деланси с повлажневшими от слез глазами, на его расслабленное от волнения и алкоголя лицо, я ясно поняла, что сильнее его. Я отказывалась принять тот факт, что он скорее покончит жизнь самоубийством, чем откажется то того образа жизни, который он вел в Нью‑Йорке. И я была так обижена и разгневана тем, что его так мало волнует, что будет со мной – с нами. Я встала с кресла и бросила ему свой медальон, желая покончить со всем. Я произнесла те слова, за которые мне стыдно по сей день.

Из ресторана я ушла в одиночестве. Я знала, какой мощной бывает гроза, и должна была бы вернуться в особняк. Но я все‑таки решила пойти в хижину. Чудо, что я добралась туда живой и здоровой. Дороги превратились в ручьи, и колеса зачастую буксовали в грязи.