Леонид Бежин - Ангел Варенька

— Васьков?! Лешка?! Какими судьбами?! Рад тебя видеть, старый дружище! — протягивает ему руку консерваторский приятель, с которым они учились в одном классе, вместе прогуливали лекции и бездельничали на семинарах. — Рассказывают, что ты в Сибирь подался! Отчаянная голова! Ермак-первопроходец! Медведей учишь на скрипке играть!

Алексей Алексеевич жмет протянутую руку, улыбается, смотрит в лицо приятелю и словно узнает себя в нем таким, каким он был бы, если бы никуда не поехал, остался бы в своем Борисоглебском, работал бы в оркестре, был бы холостым и свободным.

— Да так получилось. Я и сам не ожидал, — говорит он, не ожидая от себя этих слов.

— Что, не сладко? Ладно, так и быть, похлопочу… Сядешь в оркестр, будешь жить как человек. Хочешь?

Алексей Алексеевич вздрагивает — от неожиданности.

— А это возможно?

— Чего не сделаешь ради старой дружбы! — приятель пытается высвободить руку, которую Алексей Алексеевич по забывчивости продолжает трясти. — Пусти, а то все пальцы мне вывихнешь! После отблагодаришь!

Но Алексей Алексеевич руки не выпускает. Начинаются фокусы. Театр.

— Спасибо тебе, — шепчет он, самозабвенно вытрясая из приятеля душу. — Спасибо, мой родной! Мой благодетель! Вот уж удружил так удружил! Век тебя не забуду! И детишкам своим накажу: до смерти благодарны будут!

Приятель отчаянно вырывается.

— С ума сошел?! Да пусти ты!

Но Алексей Алексеевич сдавил его словно клещами.

— Значит, предлагаешь в Москву вернуться?! А не шумно в ней, в белокаменной?! В первопрестольной-то — не шумно?! Соблазны да искушения не вскружат голову?! Если вскружат — держись! Мы ведь народец-то тихий. Скромные труженики, так сказать, в музшколе преподаем. А нынче в отпуск приехали, покупки делать, — Алексей Алексеевич отдается свободному полету фантазии. — Жена мне и списочек приготовила: в ГУМ, в ЦУМ, в Детский мир. Всюду надо успеть. У нас ведь детишек целый выводок, и все такие умненькие — Васятка, Маняшка, Дуняшка. А одежда на них горит. И обувка. Ну просто горит обувка-то…

Алексей Алексеевич еще долго донимает приятеля рассказами о детишках, и на минуту кажется, что он действительно такой, каким себя изображает: тихий, забитый, боязливый. Но приятель — его на мякине не проведешь — хохочет. Хохочет и хлопает Алексея Алексеевича по плечу.

— Узнаю Васькова! Артист! Ладно, не хочешь — не возвращайся. Я это так, на всякий случай.

И, наконец высвободив руку, исчез в подъезде.

В гостинице Алексей Алексеевич развязывает старомодный галстук, снимает клетчатый пиджак с заплатами на локтях и, не поужинав (на столе — открытая банка с фруктовым компотом), ложится на постель. Жена встревоженно спрашивает:

— Ты был… в консерватории?

— Не успел. Делами занимался, — отвечает Алексей Алексеевич, накрывая лицо газетой.

Наступает день концерта, солнечный — мороз и солнце — чудесный день. Заиндевевшие стекла золотятся на солнце, словно вощеная бумага, и на матовом инее возникают причудливые розовые узоры. Алексей Алексеевич с утра преображается: нет старомодного галстука в белый горошек и клетчатого пиджака, а есть нечто отглаженное, вычищенное и как бы наэлектризованное элегантностью. Над этим нечто витают запахи — нафталина, ваксы и французского одеколона. Под этим нечто — накрахмаленная рубашка, в кармане — платочек, и называется это нечто — фрак.

Алексей Алексеевич, словно часовой, сторожит в нем зеркало: отойдет — вернется, отойдет — вернется. Вернется, поправит складку и снова отойдет. Отойдет, подумает и снова вернется. Это продолжается до тех пор, пока его не сменяет на посту жена: на ней сегодня тоже нечто, отглаженное, наэлектризованное, именуемое концертным платьем. Кажется, что выступать собираются сами Васьковы, а их воспитанники будут просто заполнять зал. Оттесненный от зеркала, Алексей Алексеевич — впервые за всю поездку — берет скрипку и проигрывает сегодняшнюю программу. Моцарта, Бетховена, концерт Венявского. Ученикам он репетировать не разрешает, хотя им так и хочется подстраховаться. Но Алексей Алексеевич неумолим: «Если вы до сегодняшнего дня ничему не научились, то никакие репетиции не помогут». Вместо репетиций он ведет своих подопечных гулять — на бульвар, в пампасы!

На бульваре Люба Гражданкина отрабатывает гимнастический шаг, Сережа Мухин утюжит ногою снег, Веревкин измеряет палкой глубину сугробов (разочарован: всего половина палки, совсем не то, что у них в городке), а остальные подопечные исследуют дальние окрестности. Эта прогулка у них — первая, первая после бесконечных репетиций и упражнений. Отдых они заслужили честно, и Алексей Алексеевич отдает им на откуп бульвар, словно солдатам — завоеванный город.

Впрочем, Москву они еще не покорили: главное сражение впереди, поэтому он вовремя останавливает игры. В гостинице и они, его воспитанники, переодеваются в нечто концертное: никаких коротких штанишек, этой униформы профессиональных вундеркиндов, никакого подчеркнутого инфантилизма во внешности, хотя бы и ради контраста, — ребенок, а так играет! Алексей Алексеевич приучает на эстраде быть взрослыми — во всем, начиная с одежды. Не ждать поблажек от растроганных слушателей, не эксплуатировать свое вундеркиндство. Для искусства возрастов не существует — все равны, и будь тебе девять лет или девяносто — спрос одинаковый.

Переодевшись, едут в училище. Перед этим Алексей Алексеевич разрешает лишь выпить по стакану сока и съесть по яблоку. Это — суровый пост, дальше следует молитва. Каждый произносит ее про себя, заветную молитву их класса, придуманную Алексеем Алексеевичем: «Ты будешь сегодня выступать перед людьми. В этом — призвание музыканта. Ты будешь играть прекрасную музыку, которую до тебя играли великие скрипачи. Постарайся же, чтобы люди, слушающие тебя, были так же счастливы, как люди, слушавшие их». Эти слова спасают от концертного волнения и неуверенности в себе. Спасают от самоуверенности и излишнего спокойствия. Учат забывать о себе и помнить об искусстве.

Вот и училище. Васьковы со своей командой оставляют пальто на вешалке, а перчатки и варежки берут с собой — руки должны быть теплыми. За полчаса до начала концерта Алексей Алексеевич разрешает каждому сыграть по нескольку тактов. Ровно, в замедленном темпе, — просто попробовать скрипку. Вдохновение — беречь для эстрады. Ученики беспрекословно подчиняются, даже Веревкин. Наверняка он лучше Алексея Алексеевича правит надувной лодкой и ориентируется в тайге, но здесь Алексей Алексеевич — его вожатый. Надежный и опытный. И только когда объявляют начало, он слегка выдает себя тем, что прислоняется к стене и на секунду закрывает глаза. У него — свои молитвы.