Елена Чумакова - Гроздь рябиновых ягод

Успокоилась она только тогда, когда перед ней поставили тарелку с рассыпчатой варёной картошечкой, заправленной золотистым лучком, обжаренном на настоящем подсолнечном масле. Забыв обо всех огорчениях Раечка, наряженная в сатиновую Дусину блузку, доходящую ей почти до щиколоток, уплетала угощение за обе щёчки. Густые, спутанные волосы расчесать не было никакой возможности, к тому же, в них водились вши. Решено было остричь девочку наголо, что женщины и сделали, когда та уснула. Всю её одежду увязали в узел и вынесли на помойку.

Ночью между Дусей и Степаном состоялся серьёзный разговор.

– Мне кажется, ты опрометчивый поступок совершила, – шепотом, чтобы не разбудить спящего ребёнка, говорил муж. – Даже не посоветовалась со мной, всё с бухты-барахты. Ребёнок ведь не котёнок, не выкинешь, ежели что. Это же на всю жизнь! А ну как родная мать объявится, когда девчушка подрастёт? Ты же ничего о ней не знаешь.

– Ты прав, Стёпушка, наверное, прав. Но, пойми, не могла я уйти и оставить голодного ребёнка одного под дождём! Она же ещё такая маленькая, погибнет ведь! Я бы себе этого не простила. Может, нам её Бог послал. Я ведь так мечтала о дочке! Да и ты всегда хотел детей, хоть и не говорил об этом. Я же замечала, как ты смотришь на чужих ребятишек. Давай будем растить Раечку, как свою дочь, а там как Бог даст, от всех напастей в жизни не убережёшься.

На следующий день Дуся закрыла свой ларёк пораньше, сказавшись больной, а сама поспешила на барахолку. Сколько раз она с завистью наблюдала, как женщины выбирают и покупают детские вещи – штанишки, чулочки, платьица. И вот, наконец, и она выбирает одежду для дочки! Придирчиво рассматривает швы – не будут ли тереть нежную детскую кожу, прикидывает размер – чтобы было на вырост, но не смотрелось слишком большим. Нелёгким это оказалось делом – покупка детской одежды. А на последние деньги выторговала у пожилой женщины с печальным лицом целлулоидного пупса. Нагруженная покупками торопилась Дуся домой. Волновалась, как там Степан управляется с маленькой дикаркой. Но дома, к её удивлению, царили мир и согласие. Степан Игнатьевич нашёл деревянный брусок, распилил его на кубики, и вместе с Раечкой строил из них башню. Они увлеченно возились на полу голова к голове, разговаривая на каком-то только им понятном языке.

Увидев Дусю, Раечка обрадовано поспешила к ней навстречу, маленькие ручки обняли её за шею. Волна тепла и нежности затопила Дусино сердце.

– А смотри-ка, дочка, что я тебе принесла! – она, как фокусник, достала из сумки пупса.

Ни один фокус на свете не производил такого впечатления на зрителей, как появление этого пупса. Девочка восторженно выдохнула, осторожно взяла игрушку, потом быстро прижала её к груди и убежала, забилась под кровать. Дуся переглянулась с мужем.

– Боится, что отнимем. Не трогай её пока, сама вылезет.

Жизнь семьи круто изменилась, наполнилась новыми заботами, новым смыслом, новыми радостями, но и немалыми проблемами. Раечка оказалась на редкость смышленым ребёнком, она быстро освоилась в доме, заговорила, и её звонкий голосок с утра до вечера не умолкал в квартире. На здоровье Степана Игнатьевича появление ребёнка сказалось лучше лекарств, казалось, болезнь отступает.

Но характер у девочки оказался отнюдь не сахарным. Упрямая, своевольная, вспыльчивая, она доставляла приёмным родителям немало огорчений. Она не признавала запретов, её невозможно было поставить в угол, запретить что-то брать. Действовали только убеждения. К тому же у неё обнаружилась неприятная особенность – она, как сорока, тащила всё, что ей нравилось, и прятала свою добычу в самых неожиданных местах. Особенно страдала от дурной привычки Раечки Ираида, у неё то и дело пропадали бусы, брошки, статуэтки – все милые её сердцу вещички. Не один год потребовался, чтобы отучить дочку воровать.

Остриженные волосы быстро отрастали, густые, чёрные, как смоль, локоны обрамляли смуглое личико с правильными чертами лица. Ухоженная, всегда нарядно одетая девочка росла на редкость красивой. Только одно огорчало Дусю – слишком уж дочка не походила на своих светловолосых белокожих и сероглазых родителей, слишком уж явно читалась в её внешности цыганская кровь.

– Девочка моя, – говорил Дусе Степан Игнатьевич, – надо Раечке рассказать, кто она, что мы её приемные родители.

– Да, но не сейчас! Пусть сначала подрастёт, она ещё такая маленькая. Она только-только привыкла называть нас мамой и папой, – умоляюще смотрела Дуся на мужа.

В конце осени выпадают удивительно погожие дни, когда вчерашнюю грязь и слякоть вдруг укрывает чистый пушистый снег. Он кружит в воздухе, приглушая все звуки, пахнет морозцем. И даже взрослым хочется улыбаться, ловить ртом падающие снежинки, бегать по белой целине, оставляя чёткие следы.

Степан Игнатьевич смотрел в окно, Раечка примостилась рядышком на широком подоконнике, наблюдая за танцем снежинок за стеклом.

– А знаешь что? Пойдём-ка, дочка, гулять! Поиграем с тобой в снежки.

– Гулять, гулять! – завопила Раечка, мигом слезла с подоконника и притащила из прихожей валенки.

Во дворе они покидали снежки, взялись лепить снежную бабу. Степан Игнатьевич увлёкся работой, а когда оглянулся, Раечки рядом не было. Перепугавшись, он обегал весь двор, задыхаясь, поднялся до квартиры – девочки нигде не было. Выбежал на улицу, расспрашивая прохожих, не встречали ли они девочку в коричневом плюшевом пальто и красном капоре, добежал до рынка. Обессиленный, привалился к прилавку Дусиного ларька:

– Раечка пропала…

Целый час Дуся, закрыв ларёк, бегала по рынку, расспрашивая людей и утирая слёзы, а когда, потеряв надежду, вернулась к ларьку, обнаружила Раечку, мирно сидящую на руках у Степана Игнатьевича.

– Нагулялась и сама пришла, – виновато сказал он.

– Мамочка, я больше не буду, – потянулась девочка к Дусе.

Но обещание свое Раечка, конечно же, не сдержала. Она сбегала при каждом удобном случае. А нагулявшись на свободе, вся перепачканная, растрёпанная, неизменно возвращалась к Дусиному ларьку, часто с каким-нибудь пряником или яркой безделушкой в кармане.

И в сердце Дуси прочно поселился страх.

Пронизывающий февральский ветер трепал подол Настиной юбки, словно хотел сорвать её, проникал под старенькое пальто, касаясь ледяными пальцами кожи. Настя шла быстро, почти бежала по пустынной тёмной улице. Городской транспорт и днём ходил плохо, а в столь позднее время его не было вовсе. Рабочая смена в пищевом цехе, где работала Настя, кончалась тогда, когда заканчивалась партия свёклы, из которой получали сахар. Часто это случалось за полночь, и люди оставались ночевать прямо в цеху, по нескольку дней не бывая дома. По ночам в городе было неспокойно, милиционеров не хватало, и грабежи, нападения были обычным делом. Но Настю гнала домой тревога.