Юрий Григорьев - Морские люди

Петр Иванович бодро вышагивал по деревянному тротуару, с удовольствием посматривая по сторонам. На душе было очень хорошо. Ему казалось, что он даже чувствует аромат разогретой листвы. Этого не могло быть, просто память с детства хранила густой дух березовых рощ и поэтому обманывала положительно настроенного человека. Какое уж там обоняние у годами живущих в запахе железа, сурика и перегретого пара.

В городке было по-летнему шумно. Громко кричали воробьи. Детвора азартно гоняла футбольный мяч. У подъездов оживленно судачили молодые мамаши, каждая при коляске. Как и во всех гарнизонах, здесь преобладали женщины и дети. Мужчины несли службу.

Кое-кто из играющих, беседующих, прогуливающихся и просто сидящих на лавочках мельком бросал взгляд на старшего мичмана. Делалось это чисто автоматически, сознание тут же отмечало — это не наш отец — и люди столь же автоматически возвращались к прерванному занятию.

У магазина толпилась горластая очередь. Прямо с крыльца продавали кефир, продукт для местных покупателей скорее экзотический, чем обычная «молочка». В плотном гуле голосов слышались отдельные выкрики вроде: «Вторую очередь не занимать, всем не хватит», «Почему вы не даете мне для двойняшек в два раза больше?». Он постоял, подумал о том, что неплохо бы сейчас выпить кружку холодного кефирчика, но занимать очередь не стал. Эта песня растянулась бы часа на полтора, а то и больше.

Сразу за магазином на небольшом пустыре стайка мальчишек гоняла мяч. Среди юных футболистов Петр Иванович увидел сына, окликнул его:

— Сережа!

Белоголовый, разгоряченный игрой Сережа готовился врезать в ворота верный гол, оставалось всего ничего, он уже ворвался на штрафную площадку. Услышав отца, Петрусенко-младший с не меньшим энтузиазмом завопил: «Ура! Папа пришел!»

Отцу не посчастливилось увидеть триумф сына-футболиста. Сережа оставил мяч и помчался навстречу. Его место занял пацан из стоявших на подхвате, игра продолжилась. Сережа, вспотевший, грязный повис у отца на шее. При этом мордашка его светилась неподдельным счастьем. Боцман деланно строго спросил:

— Это что за телячьи нежности? Живешь тут у мамы под крылышком, понимаешь, и совсем девчонкой стал?

— Ну, тоже мне, папа. Сразу за нотации. Мы с мамой ждем-ждем тебя.

— Как ты ждешь, я вижу. Из мамы служанку сделал, наверное, здоровый ты лоб.

«Здоровый лоб» двенадцати лет от роду, тонкорукий, тонконогий и прогонистый, как лозинка, посмотрел на Петра Ивановича Аннушкиными глазами цвета синего моря:

— Нет, я ей помогаю, когда время есть… А чего она не разрешает мне готовить? Пылесосить, посуду мыть, полы — это я, а вот борщ варить не дает.

— Ты почему таким хитрым растешь? Хитрым и вдобавок хилым. Еловая твоя голова, я тебя где, на кухне встретил или…

— Или, папа, или. Ух ты, я тебе рубашку замарал.

Петр Иванович остановился, шлепнул сына по тощей заднице:

— Брюки тоже. Слазь, говорю, человек два уха, приехали. На пятый этаж не потащу, дураков нет.

Сережка первым, через две ступени взлетел по лестничной площадке, нетерпеливо забарабанил в дверь и радостно завопил:

— Большой сбор! Свистать всех наверх! Папа на горизонте!

В глубине квартиры послышались торопливые шаги, в дверном замке щелкнуло. Сережка быстро, в темпе, такими же прыжками помчался обратно к друзьям, пообещав быть к ужину. Дверь широко распахнулась, жена Петра Ивановича Аннушка всплеснула пухленькими своими ручками:

— Петя!

Боцман обнял жену, поцеловал и басом, напирая на «о», спросил:

— Здорова ли ты, послушна ли ты по старому, постоянная моя половинушка Онюта?

Аннушка засмеялась. Она прижалась к мужу, провела ладонью по гладко выбритым щекам, усам, вдохнула запах одеколона. Полмесяца не показывался муженек, думала, придет усталый, разбитый, грязный. А он ишь, какой красавчик, любо-дорого взглянуть на такого, как всегда начищен, наглажен, прямо франт франтом. И заторопила, по-деревенски окая волжским своим говорком:

— Ну проходи скорей, проходи, чего застрял в прихожке? С утра сижу одна, соседей никого нет, уехали в город за продуктами. Хотела с ними тоже, но как чувствовала, что ты приедешь. Вот, дождалась.

Она снова прижалась, поудобнее устроила голову у него на груди, прошептала:

— Пришел.

Петр Иванович легко поднял ее на руки, зарылся носом в мягкие, завитые кудряшки и замер, переполненный внезапно прорезавшейся острой жалостью к жене. Лично он не смог бы долго выдержать без своего корабля и забот по службе. Он представил, как однообразна жизнь ее в закрытом гарнизоне, в этом вечном ожидании. Ни тебе на работу устроиться, ни сходить куда.

Он виновато пробормотал:

— Скучала?

— Ага. Я уж думала, что вы снова ушли в море. Как-то увидела знакомую, спросила, нет, говорит, не ушли, стоят, красятся.

Аннушка крепко обхватила мощную шею мужа и притихла. Потом она засмеялась, откинула голову и таким нестерпимо синим сиянием глаз обдала Петра Ивановича, что в висках у него застучало и в горле пересохло.

Она поцеловала его в щеку, потерлась носом о шелковистые усы, засмеялась от щекотки, хотела что-то сказать, но не успела, закрыли ее рот жадным поцелуем.

Осторожно, как драгоценность понес он тяжко обвисшую Аннушку в комнату. Аннушка пахла родным, знакомым, но чуточку подзабытым и от этого еще более желанным запахом крепкой, здоровой женщины.

Она лежала с закрытыми глазами, высоко подняв в ожидании брови и эту милую ее привычку поворачивать голову чуть-чуть вбок, и тихую неисчезающую улыбку он узнавал заново, и сердце его гнало кровь мощными толчками.

Жалобно заныл пружинами старенький диван. Ничего больше не существовало на свете, кроме любимого человека…

Виктор Зверев проводил сошедшего с корабля лучезарной улыбкой. Он очень обрадовался. Что и говорить, легче, намного свободней дышится, когда нет начальства. Для срочной службы есть особая, ни с чем не сравнимая прелесть попахивающей анархией вседозволенности, когда матрос предоставлен самому себе. Пусть он, Зверев, как дежурный боцман подчиняется сегодня дежурному по кораблю, а не Петрусенко, все равно приятно морской душеньке.

От полноты счастья матрос сбацал на гулкой палубе «Яблочко». Стук каблуков рассыпался четкой дробью. Белая полоса жизни началась.

Гуляй не хочу, вот как здорово! Можно делать все, что хочешь. Например, пойти и сколько угодно точить лясы с корешами. Или просто лечь и лежать, ни о чем не думая. Вот сидит сейчас Иваныч дома, распивает чаи с пирогами, а он, Витек, волен отдыхать так, как именно ему хочется.

Родилась мысль поделиться радостью с первым встречным. Матрос был уверен, что отсутствие главного боцмана должно вызвать у каждого человека такой же восторг, какой ощущает школьник при отсутствии учителя. Во всяком случае, весть вызовет вздох облегчения у многих, в этом Зверев не сомневался. Это, как говорится, к бабке не ходи. Значит, он просто не имеет права молчать.