Владимир Козлов - Политика

Стою на балконе, пью пиво из папиного загашника, курю и смотрю на серые облака. Мне погано. Я понимаю, что Ленка не вернется сюда, не приедет, потому что ей с нами неинтересно, потому что ее жизнь – там, в Москве, а здесь – бабушка, которая скоро умрет, и друзья детства, которые просрут свою жизнь в спальном районе говенного города.

Я возвращаюсь в комнату, набираю номер Стаса.

Сидим на трубах. Внизу валяются бутылки из-под портвейна. Стас берет гитару и начинает петь «Группу крови».

Гоша наклоняется к моему уху и шепчет:

– Я был влюблен в Ленку. Позапрошлым летом. Но я ничего не сказал ей. Боялся. А ты – молодец. Я даже это… рад. Ну, ты понимаешь.

– Спасибо.

Я улыбаюсь, мы жмем друг другу руки. Стас обрывает песню на середине.

– Что такое?

– Ничего.

У меня – бодун. Ничего не хочется, никто мне не нужен. Пошли вы все в жопу. Я – никто. Пустое место. Пацан, который всю жизнь проживет в этом городе, в этом сраном районе. У меня слишком много лени, слишком много пассивности, чтобы что-то менять. Я ненавижу себя. Я не знаю, чего я на самом деле хочу. Я даже не уверен, люблю ли я Ленку. Не уверен, хочу ли куда-нибудь отсюда уехать. Может, я могу жить только здесь и больше нигде.

Я иду на кухню, открываю кран, наливаю в стакан воды. По радио говорят, что погиб Цой. Разбился на мотоцикле.

За окном пасмурно. Дождя нет, но все небо в серых мрачных облаках.

Я понял, что хочу его убить. И что смогу это сделать. Никто меня не остановит и не сможет мне помешать. И за то, что я убью его, мне ничего не сделают. Меня никогда не найдут.

Я все сделаю грамотно и расчетливо. «Мотива преступления» нет. Мы никогда не знали друг друга. Они с Таней расстались три года назад и, по крайней мере, два года не виделись.

Никаких поводов для ревности. Разве что, для мести. Но за что мстить, знаю один только я. Таня и то этого не понимает, а если бы он узнал, за что я хочу ему отомстить, то подумал бы, что я больной.

Мне повезло: я знаю его адрес и телефон. Я переписал их из старой Таниной записной книжки – она ее потом сожгла. Я видел и его фотографию, она ее тоже сожгла.

Теперь все будет просто. Нужно только поехать в тот город, где он живет – это недалеко, всего три часа на автобусе, – последить за ним, выбрать удобный момент и убить.

Вряд ли он стал крутым и обзавелся надежной машиной или, тем более, охраной. Вероятность этого близка к нулю, что бы он не говорил в свое время Тане. А он ей много чего говорил. «Только коммерция – достойное занятие для мужчины». Она мне потом рассказала.

Думаю, в моей ненависти к нему есть что-то классовое. Хотя он – далеко не крутой. Не из тех, что ездят на дорогих внедорожниках и покупают дома во Флориде. Он – обычный реальный пацан. Такие живут в одном подъезде со мной, когда-то учились в той же школе, что я, а сейчас стали средней руки спекулянтами, катаются на подержанных «бумерах», вечерами сидят в кабаках и при каждом удобном случае стараются показать, что они лучше, чем все остальные. Я ненавижу их, и дело здесь вовсе не в зависти: то, что есть у них, мне не нужно, а что мне нужно – то у меня есть. Но я не хочу согласиться с тем, что они правы, а я – нет.

Я убью его – без всяких моральных и прочих проблем. Он заслуживает смерти, и жалости у меня к нему нет. А убить – это несложно, не надо быть профессионалом, надо просто этого захотеть. Я это понял в какой-то момент. Понял, что да, смогу, и это несложно. Вернее, я понял, что если по-настоящему захотеть, то можно сделать все. Даже убить. Тем более, когда есть, за что.

Он разрушил ее. Вернее, ее еще не было. Была аморфная масса, «глина». И он слепил из нее кусок говна, и получилось бы еще большее говно, если б она не сопротивлялась.

«Книжки ваши, музыка классическая – все это говно. Это кончилось, это неактуально. Ну, базарили люди, книги читали, в театры ходили, а что из этого получилось? А те, кто книжки эти писал и спектакли делал, они вас просто наебывали, а сами жили в свое удовольствие. Они и сейчас хорошо живут. Страна в говне, а им все до жопы. Люди на заводе вкалывали, а они – книжки, театры».

«Я сам раньше таким был, давно. Романтиком, бля. Алые паруса, стихи и прочая поебень. Все это кончилось. Пиздец. Сейчас – новые времена. Сейчас есть одно, самое главное. Это деньги. И если ты можешь их заработать, ты выживаешь, если нет – ты в конце. А вы можете сидеть там в своих академиях, писать книжки, сколько хотите. Я знаю одно: без денег вы – говно».

«Все изменилось. Теперь мужик – это мужик. При «совке» он мог получать меньше бабы, а если и больше, все равно мало. Некоторые «крутились», но мало. А сейчас я понимаю, что я – мужик. Что я могу заработать, что моя жена никогда не будет работать».

И она ему верила. Думала, что так и надо. Что всякая ерунда вроде новой машины и отдыха на островах – это и есть настоящее. То, ради чего жить. И до сих пор верит, хоть уже и не так.

Он убедил ее бросить музыку. «Что ты скрипкой своей заработаешь? Ничего. За границу сможешь уехать? С концертами ездить? Хуйня это. Для этого надо быть гением, бля. Музыкантов море, а уехали – единицы. Остальные здесь, все в жопе торчат».

«А все эти неформалы и волосатые – это чмо. Надели тряпки из «секонд-хэнда», денег у родителей спиздили, потом пьют или ширяются – мудаки».

Она ушла от него. Не сразу, а через год. Он женился на парикмахерше, у него родился ребенок. Они все равно потом виделись с Таней время от времени. Он водил ее в кабаки, поил мартини и водкой, потом вез в чью-нибудь чужую квартиру ебать.

А потом она уехала в другой город. Бросила консерваторию, поступила в экономический институт, чтобы получить хорошую профессию и зарабатывать много денег.

Не знаю, любила она его или нет. Но она поверила ему. А он научил ее жить. Стал самым главным и настоящим. Но никогда не любил. Потому она и ушла. Но запомнила его поучения, много раз повторяла мне его фразы. Но хуже всего, что она во все это поверила.

Она не любит меня. Я ей не подхожу. С моими книжками, философией и андеграундом. Без интереса к карьере, успеху и бабкам. Чтобы зарабатывать бабки, всегда нужно делать что-то такое, что делать в лом.

А его я убью. Серым тусклым ноябрьским утром, когда уже холодно и старухи уже не сидят у подъездов, я его подкараулю. Прислонюсь к батарее в подъезде, чтобы согреться. Вздрогну, когда щелкнет замок – вдруг не он? Но это будет именно он. Гляну в лицо, пока он будет спускаться по лестнице, а рука уже на курке, а пистолет – в пакете. И несколько выстрелов-щелчков: никто не услышит, а услышат – не поймут, что это было. Он упадет, я брошу пакет с пистолетом и не спеша выйду на улицу, пройду через пустыри, мимо гаражей, в соседний микрорайон, а оттуда – на троллейбусе на автовокзал. И вот уже дождь за окном автобуса, грязное шоссе и мокрые голые деревья.