Гюнтер Грасс - Из дневника улитки

Откровенно говоря: тема моего доклада и его предмет, относящийся к истории искусства, очень затруднили мне работу над рукописью книги под названием «Из дневника улитки», в течение двух лет то распухавшей, то сокращавшейся; ибо чем упорнее я старался очертить и выразить улиточий путь прогресса для своих детей — а может, и для других, — тем загадочнее становилась для меня гравюра Дюрера. Итак, я пытался объяснить своим и другим детям, что такое период застоя в прогрессе. Быстро просыхающий слизистый след. Я перебирал кучу тряпья и хлама, заменял отдельные предметы. Весам, песочным часам и колоколу, цифровому квадрату и циркулю быстро нашлись соответствия. Если Melencolia сидит у конвейера, охотясь за объектами съемки, превращается в соляной столб или скачет на пустом улиточьем домике, значит, ей находится место и в современном вычислительном центре и под формулой Эйнштейна.

Находясь в пути — застряв в пробке на автобане, отгородившись от выхлопных газов кабиной дергающейся рывками машины, как бы навечно встроенной в общий поток и подчиняющейся его улиточьей скорости, — я часто видел ее мрачно вцепившейся в руль: Melencolia с водительскими правами. Когда Альбрехт Дюрер вырезал свою «Melencolia», ему было сорок три года; мне сейчас столько же. Этот доклад подводит итог моим счетам с улитками.

Гравюра по меди имеет свою предысторию. Еще во власти средневековой аллегорики и, следовательно, стереотипов учения о темпераментах, Дюрер в 1502 году вырезал гравюру по дереву «Philosophia» для титульного листа какой-то книги; по углам он изобразил холерический, сангвинический, флегматический и меланхолический темпераменты в виде четырех ветров. «Boreas», холодный северный ветер, дряхлый старик, дует на гирлянды листьев вокруг названия, порождая сосульки и символизируя зиму. Внешность четырех апостолов на двух картинах на дереве также зависит от учения о темпераментах; как доказывают теоретические труды Дюрера, этим учением руководствовался он и при работе над портретами, из него исходил и в трактовке анатомии и пропорций. Лишь одна его «Melencolia» несет на себе отпечаток новых веяний, противоречащих аллегорике, даже если это новое проступает еще робко, сковано средневековой традицией и в силу этого неотчетливо.

В семидесятые годы XV века итальянский философ Марсилио Фичино пишет своему другу: «В эти дни я, так сказать, не знаю, чего я хочу; может быть, я вовсе не хочу того, что знаю, и хочу того, чего не знаю». Фичино объясняет это состояние глубокой меланхолии, краткое описание которого читается как предвосхищение шопенгауэровского трактата «О свободе воли», получившего премию на конкурсе, своим Сатурном, злобно отступающим под знаком Льва. Тем не менее он опечален тем, что, будучи гуманистом и ученым, все еще верит в планеты и считает меланхолию своим злым роком. В конце концов, по совету друга, Фичино склоняется к мнению Аристотеля, который, пожалуй, первым легитимировал меланхолию и увидел в ней первопричину выдающихся достижений в искусствах и науках.

То же самое происходит и с Дюрером, который, видимо, во время путешествия в Италию или же благодаря своему другу Пиркхаймеру познакомился с главным трудом Фичино «De vita triplici», посвященном людям, отмеченным печатью Сатурна.

Хотя Сатурн правит свой бал и ныне, но его владычество уже не имеет столь рокового смысла, а лишь очерчивает границы Меланхолии как сферы обитания созерцательности. «Святой Иероним в келье», гравюра по меди, выполненная весной того же года, была для Дюрера стимулом к иному образу жизни — тихая обитель трудов, келья, затворничество, избранное добровольно и далекое от мирского шума уединение — опытное поле Утопии.

Тем самым Меланхолия становится многосмысленной. Для простого люда, невежественного и несведущего, она все еще неотвратимый рок, а для людей образованных создает ауру избранничества. Уже намечается культ гениальности, свойственный XVIII столетию, оттуда же заимствуются и консервативные отговорки наших дней: они повышают голос лишь тогда, когда новые общественные отношения стабилизируются и возникает необходимость защищать приверженность к старому, как наследственное право на Меланхолию. Меланхолия как привилегия интеллектуальной элиты, оправдывающей свою бездеятельность, и высокомерие как ее консервативное воплощение.

С давних пор и поныне грозная незыблемость существующего противопоставлялась и противопоставляется прогрессу как разрушительной силе. Ибо где бы прогресс ни терпел неудачу — то ли из-за несвоевременности целей, то ли из-за утопического отрыва от реальности или из-за собственных неумеренных амбиций, и эффект от новаций оказывался смехотворно мал, там ликовал консерватор со своим вечным «я все это и раньше знал». Меланхолическими жестами он хочет показать, что ничего нельзя изменить, что человеческие усилия тщетны и что всеми нами правит непредсказуемая судьба: человеческая жизнь во власти рока. И надежен лишь порядок как признаваемая всеми система. Она укрепляет иерархическую структуру общества и светскую власть. Придает стабильность существованию. Порядок основывается на добросовестном выполнении своего долга и смиренной невзыскательности. Право на Меланхолию сохраняется за образованным слоем, руководящей элитой и людьми, облеченными властью.

Ибо как и всякий замкнутый на себя общественный строй, консервативный порядок вещей отказывает массе, характеризуемой как несведущая, в праве на Меланхолию, то есть праве не подчиняться строю и его договоренностям. Власть — нечто данное. Довольство существующим порядком вещей — необходимость. Меланхолия вызывает подозрения, как только перестает быть привилегией какой-либо элиты и накладывает печать на общественное поведение масс. Подозрительность по отношению к Меланхолии как предвестие запрета на нее с давних пор основывается на приравнивании Меланхолии к болезни.

Больной Дюрер. Он в меланхолии, потому что болен. В картинной галерее Бремена находится размытый рисунок пером, сделанный Дюрером, по мнению экспертов, раньше, чем «Melencolia». Предполагают, что этим рисунком Дюрер хотел помочь в постановке диагноза врачу, жившему далеко от него. Это автопортрет в обнаженном виде; правый указательный палец Дюрера приставлен к тому месту, где находятся желчный пузырь, печень и селезенка: желтым пятном отмечен очаг болезни. Надпись на рисунке гласит: «Там, где желтое пятно и куда указывает палец, у меня болит».

Известно, что Дюрер еще до поездки в Нидерланды жаловался на вздутие селезенки. Народные календари вплоть до конца прошлого века называли Сатурн гнилой, зловредной планетой, вызывающей болезни селезенки и печени, желчного пузыря и почек. Поскольку эти внутренние органы находились в сфере компетенции Сатурна, причину меланхолии искали именно там.