Михаил Веллер - Хочу быть дворником

Две проблемы: как воспитать учеников интеллигентными людьми — общаясь с тридцатью за раз трижды в неделю (и программа! программа!), — и как ладить с немолодым женским коллективом… Второе проще: Георгий Михайлович предпочитал общаться только с другим мужчиной — математиком. Математик Георгию Михайловичу нравился. Математик имел: тридцать лет от роду, тридцать часов нагрузки, любовь к математике, нелюбовь к методике, жизнерадостный характер и соответствующую ему коллекцию галстуков тропических расцветок. Ну, а первое, естественно, требовало постоянных поисков конкретных рецензий.

Звонки загрохотали как к страшному суду: казалось, мозги трескаются, резонируя сокрушительной вибрацией. Латунный, медный, бронзовый школьный колокольчик-звонок — увы, подверстан уже к гусиным перьям и свечам.

Полка с классными журналами пустеет.

Стихает гомон. 10-й «А» встречает напряженно. 10-й «А» думать не желает. 10-й «А» желает поступить в институты. Рослые, взрослые — покуда не являют себя в удручающих речах… Если в чем и проявляется юношеский негативизм — то только не в критическом усвоении материала. Согласны со всем и на все — только бы не иметь неприятностей. Или наоборот — рано умнеют?.. И то — не мы ли виноваты, вбивая «правильность». Но четыре года вел! Куда сквозь них все проваливается? Сам дурак — пора понять, привыкнуть.

— Можно войти? — ясный румянец, каштановая грива, достойная сокрушенность в позе — Костя Рябов. (Тон легок — четверка на прошлом уроке.)

— Разумеется, уж коли сломались будильник, дверь и трамвай! Садись.

Тишина перед опросом — ну как перед атакой. Только лампы дневного света гудят, подрагивают в черных окнах.

— Рябов! — (вот так физиономия!..).

— Й-я?..

— Как вчера сыграл «Спартак» со СКА? — (это тебе уж в наказаньице).

— Ш-шесть — два.

— Спасибо. Последняя цифра, кстати, какая-то неприятная, ты не находишь? Садись, садись.

С трагическим видом простукала дорогими сапожками к столу Лидочка Артемьева; оглядела пространство, облизала губки…

— Лида, мне представляется, что сама Мария Стюарт не смогла бы взойти на эшафот с большим самообладанием. Гарявин, кто такая Мария Стюарт? Напрасно — читать Цвейга сейчас модно. А кто такой Брабендер? Видите! а ведь баскетбол сейчас менее моден. Лида! Не бойтесь ничего и отвечайте честно и прямо — вам, лично вам, нравится Ларра?

— Вообще… да…

— Еще бы нет! Герой! Ситуация: обычная девушка ваших лет встречает такого героя. Вопрос: будут ли они счастливы?

Чем-то мне моя работа напоминает реанимацию, подумал Георгий Михайлович. Расшевелишь — живут, три дня прошло — пш-ш-ш, глаза стекленеют.

Лидочка с честной натугой предъявила собственных мыслей на четыре балла. Очевидные резоны Георгия Михайловича души ее явно не задели, и она удалилась на свое место походкой, приблизительно изображающей: встреться мне такой, и все будет замечательно, а прозу мы презрим.

Обстоятельный Шорников, помаргивая и хмурясь, деловито раскритиковал старуху Изергиль. Переведя его занудство из плана «литературного» в «жизненный», удалось выяснить, что лично его, Шорникова, не устраивает в старухе способность утешаться, не храня верность единственному до гроба.

— А Наташа Ростова?

Походя перепало и Наташе.

Сторонник верности до гроба обнаружил некоторые убеждения на этот счет и даже известные способности их оборонять, и пять баллов заслужил. И пусть думает так подольше, не повредит.

Захлебывание фанфар и барабанный треск: Таня Лекарева пропела дифирамб Данко. Пришлось напомнить концовочку с отгоревшим сердцем, на которое наступили ногой, гася искорки — как бы чего не вышло. Забуксовала…

— Стоило ли ради таких жертвовать собой?

— Не стоило…

— Прискорбный вывод. Значит, все сказанное тобой неверно?

— Верно…

— То есть он все-таки совершил добро?

— Да…

«Книжки — книжками, жизнь — жизнью». Хоть пять процентов — но усвоите для себя, а не для аттестата. Ничего, вы теперь у меня над «Челкашем» поломаете голову; на гуманизме из учебника не выедете, я вам задам китайскую задачу о цели и средствах. Любители готового… ну так сами и рвутся в бараны!..

После второго урока (5-й «А», «Сказка о мертвой царевне и семи богатырях») — окно. Георгий Михайлович взял полистать в библиотеке методическое пособие, что вообще делал редко. Обложка была захватана до бархатистой ветхости. А листы — белые, пустые, как пачка салфеток. Впрочем, Георгий Михайлович не удивился.

В учительской холодно. Ну еще бы, свежий воздух важнее всего. Георгий Михайлович начал раздражаться. Не успел закурить — техничка.

— Директор запретил курить в учительской. Ну вы же знаете. И на паркет сорите.

Все разумно, чулки поправлять можно, курить нельзя. В туалете мне курить? Да хоть бы зима эта поскорее кончилась!..

— Вот и мой тоже курил все, дымил… — мирно бурчала себе под нос техничка, смахивая с паркета воображаемый пепел… Реальный пепел лежал в кулечке, кулечек же Георгий Михайлович держал в руке.

А дальше день, приняв обычный разгон, пошел накатом. Ежедневная аналогия жизненного цикла: долги обилием деталей и оттенков утренние часы подъема в гору — но вот где-то за плотной белесо-сумрачной пеленой солнце переваливает вершину, и сливаются в убыстряющемся спуске спицы часовых стрелок в колесах времени.

После урока вызвал к себе директор. Назначили его в прошлом году; со старым-то они ладили.

— Георгий Михайлович, — начал мягко (с превосходством!), — четверть едва в начале, а у вас успела вырисоваться совершенно неудовлетворительная картина успеваемости…

— Сегодня еще пять двоек, — угрюмо отсек Георгий Михайлович. Тема была бесперспективной.

— Учитывая ваш педагогический стаж, могу сделать единственное заключение — вы проявляете решительное, непонятное мне нежелание считаться с реальным положением вещей…

Как может человек ходить в таких брюках? Как мятый мешок. У него ведь жена есть. Семья, как говорится, дети. Последние слова его Георгий Михайлович воспринял в свою пользу, ухмыльнулся. И ухмылка была истолкована не в его пользу, задела.

— А ваши самоуправные эксперименты с программой?! — директор обладал хорошо поставленным голосом, и сейчас этот голос взвился и щелкнул, как кнут.

…Кобура привычно оттягивала ремень. Бледнея, Георгий Михайлович рванул трофейный вальтер, взвешенной рукой направил в коричневый перхотный пиджак. Коротко продрожав, пистолет выхлестнул всю обойму, восемь дыр дымились на залосненном брюхе.

— А за это вы еще ответите, Георгий Михайлович. — Директор сел, звякнул графином, отпил воды из стакана. — Вы проявляете решительное, непонятное мне нежелание срабатываться с коллективом. И не исключено, что на месткоме встанет вопрос о вашем пребывании в школе. Тем более что литераторов, как вам, должно быть, известно, в Ленинграде хватает.