Эммануэль Каррэр - Филип Дик: Я жив, это вы умерли

— Да, в ФБР об этом известно, — рассеянно ответил Джордж Скраггз, и теперь настала очередь Дика задаться вопросом, уж не смеется ли тот над ним.

Первый тревожный звонок прозвучал однажды вечером, когда Клео приготовила на ужин лазанью. Ужин закончился, они болтали, слушая музыку, как вдруг у Фила заболел живот. Он поднялся, сказав, что сходит за лекарством, и пошел по маленькому темному коридору, ведущему в ванную комнату.

На пороге он начал на ощупь искать ламповый шнур.

— Все в порядке? — бросила Клео из столовой.

— Все в порядке, — ответил он.

Но шнура на месте не было. Однако Филип знал, что шнур висит слева, вдоль двери. Куда же он подевался? Это было нелепо. Вытянув руки, растопырив пальцы, Фил начал шарить в темноте. Его охватила паника, как если бы все вокруг него исчезло, и он больно стукнулся головой о шкафчик с лекарствами. Стеклянные пузырьки, стоявшие на полке, ударились друг о друга. Фил выругался.

Удивительно далекий голос Клео повторил:

— Все в порядке? — Затем: — Что происходит?

Он пробурчал, вероятно, недостаточно громко, для того чтобы жена услышала, мол, он никак не может найти этот чертов шнур… и внезапно понял, что никакого лампового шнура и не существует. Здесь есть и всегда был выключатель, справа от двери. Филип без труда его нашел, включил свет резким ударом. Свисавшая с потолка лампа зажглась. Он с подозрением оглядел ванную комнату. Все казалось нормальным, не очень чистым, но нормальным. Белье сушилось на веревках. По кафельной плитке бежал таракан. Фил подавил в себе желание его раздавить.

Он открыл шкафчик с лекарствами, избегая смотреть на свое отражение в зеркале, поправил упавший пузырек, взял тот, в котором лежали пилюли от боли в животе, проглотил одну, запил стаканом воды, затем, осторожно погасив свет, так чтобы выключатель не щелкнул, вернулся в столовую. Клео закончила убирать со стола и мыла посуду на кухне. Фил приблизился к жене, размышляя: «Откуда у меня возникло воспоминание о ламповом шнуре? Я точно знал, что существует определенного вида шнур, определенной длины, в определенном месте. Я искал не случайно, как если бы я находился не в своей ванной комнате. Нет, я искал ламповый шнур, которым привык пользоваться, которым пользовался достаточно долго, чтобы моя нервная система выработала условный рефлекс».

— Тебе когда-нибудь случалось, — спросил он жену, — искать ламповый шнур, который не существует? Вместо выключателя?

— Это его ты искал столько времени? — поинтересовалась Клео, не прекращая мыть посуду.

— Но где, интересно, я мог приобрести привычку дергать ламповый шнур?

— Понятия не имею. Их уже почти нигде нет. Сегодня у всех ламп — выключатели. Возможно, к тебе вернулось воспоминание детства.

Затем Клео пошла спать, а Фил остался один с котом Магнификатом в столовой, которая в это время превращалась в его кабинет. Он поставил пластинку с «Кругом песен» Шумана, опус № 39, только что записанную Фишером-Дискау, и сел за стол, на который Клео вернула печатную машинку. За окном проехала машина, но, после того как она удалилась, наступила полная тишина. Филип Дик очень любил это время суток. Первая песня из сборника рассказывала о человеке, давно отправившемся в путешествие, который шел по снегу, с ностальгией думая о своей родине и о своем домашнем очаге. По правде говоря, в стихотворении не было речи о снеге, но на той же пластинке имелась также запись «Зимнего путешествия» Шуберта, и поэтому на конверте были изображены хлопья снега, что оставляло мало места для солнечного микроклимата в голове слушателя. Дик спрашивал себя, и эта мысль вызвала у него улыбку, можно ли было сочинить стихотворение, а затем мелодию, взяв за основу опыт, подобный тому, что он сам только что пережил: человек входит в ванную комнату и, вместо того, чтобы нажать на выключатель, ищет несуществующий ламповый шнур. Он с трудом удержался, чтобы не разбудить Клео и не спеть ей, на мотив только что закончившейся мелодии и подражая голосу Фишера-Дискау, последние строчки стихотворения, которое только что сочинил: «Es gab keine Lampen-schnur…» [7] «Не было никакого лампового шнура…» (нем.).

Мелодию ему, пожалуй, самому не сочинить, но можно попробовать извлечь из этого историю. Большинство из нас, столкнувшись с чем-то подобным, скажут: «Очень странно», — но вскоре об этом позабудут. Однако Филип Дик принадлежал к той категории людей, которые не проходят мимо непонятного, а ищут смысл в том, в чем, возможно, его и нет, ответ на то, что достаточно сложно назвать вопросом. Его профессией было изобретение подобных вопросов.

Он уже написал много историй, основанных на этом принципе: некто, отталкиваясь от незначительной детали, замечает, что происходит что-то не то. В одной из таких историй некто приходит в контору и понимает, что все слегка изменилось: сложно сказать, что именно, но и расстановка мебели, и сама мебель, и помещение в целом, и лицо секретаря — да, буквально все какое-то не такое. В итоге оказалось, что некая служба, официальная и в то же время тайная, старалась регулярно переделывать реальность, совсем немного, подобно тому как штукатурят стены домов, по достаточно расплывчатым причинам безопасности, перечислением которых писатель себя не утруждал. Герой другой истории, а также его родные, его друзья, соседи, — все эти люди, верившие, что они живут в маленьком американском городке в пятидесятые годы XX века, на самом деле обитали в огромных декорациях, в исторической реконструкции, выставленной в музее XXIII века. Как индейцы в резервации, с той лишь разницей, что они об этом не знали. Люди XXIII века толпами приходили в музей на них посмотреть, но хитроумная оптическая система позволяла посетителям оставаться незамеченными. В какой-то момент главный герой понял это и попытался убедить своих сограждан. Разумеется, те сочли его безумным.

Дику нравилось писать эти сцены, прорабатывать в деталях аргументацию человека, который говорит правду, но никто ему не верит, да он и сам прекрасно понимает, что поверить в подобное просто невозможно. Такие эпизоды должны были бы стать скучными, каковыми обычно бывают обязательные сцены, необходимые для развития интриги, однако Дику удалось этого избежать. Когда он писал об исторической реконструкции, ему особенно удался эпизод, где герой идет на прием к психиатру, который, по определению, является наихудшим собеседником из всех возможных, поскольку он никогда не задается вопросом, правда ли то, что ему рассказывают, или нет: о чем бы ни шла речь, его интересует лишь, симптомом чего это является. Дик ненавидел эту присущую психиатрам непоколебимую уверенность в том, что они знают, что есть реальность и истина, их манеру общаться. Приди к ним в свое время Галилей с целью поведать о том, что Земля вертится вокруг Солнца, или Моисей, чтобы повторить им услышанное от Яхве, они бы только благодушно улыбнулись и завели разговор о детстве пациентов. Писатель особенно любил эти истории за то, что последнее слово в них оставалось за ним, в его власти было сделать неправыми психиатров и правыми пациентов, которых те провозгласили безумными. Дик с наслаждением занимал этот высокий пост, он был творцом истории и, таким образом, мог сделать психиатра, без ведома последнего, частью исторической реконструкции: и посетители музея в XXIII веке буквально пополам сгибались от смеха, слушая, как он объясняет своему несчастному пациенту, единственному, догадавшемуся об истине, что тот боится встретиться лицом к лицу с реальной жизнью и, чтобы избежать этого, прячется в безумной выдумке. Инфантилизм личности, ставит диагноз специалист (между прочим, его собратья в реальной жизни именно так объясняли, почему Дик сочиняет истории о «зеленых человечках», вместо того чтобы приобрести профессию, подходящую для ответственного взрослого человека; он-де чувствует себя виновным, боится быть наказанным или выставленным на посмешище своим начальником). Инфантилизм личности? А что, после всего, что случилось, вполне может быть.