Эммануэль Каррэр - Филип Дик: Я жив, это вы умерли

Но это еще полбеды. Дик опасался, что и досье о его встрече с Богом может также оказаться абсолютно бессодержательным.

Теперь внутри Дика постоянно находился вдохновенный энтузиаст, которого Господь избрал для того, чтобы нести Его слово в США второй половины XX века. Но был и еще один человек, неустанно изобличал заблуждение, которое овладело первым. Ночи напролет эти двое оспаривали друг у друга территорию Экзегезы; один там полноправно царил, а второй ее осаждал, один нападал, а другой — защищался. Не зная, кто из них прав, Дик долгое время не мог изложить то, что с ним произошло, таким образом, чтобы эта информация стала доступна другим. Но он жил с надеждой, что ему удастся избежать солипсизма, заставив выслушать читателей оба говоривших в нем голоса. В 1976 году он за несколько недель написал роман «Система ВАЛИС», который был отвергнут издателями. Героями этого романа являются Николас Брэди, продавец пластинок в Беркли, и его старый приятель, писатель-фантаст Филип К. Дик. Вы уже знаете все, что случилось с Николасом: зуб мудрости, золотая рыба, видения картин, хранящихся в музее Ленинграда, ксерокопии прокоммунистических статей, радиоприемник, откуда доносится похабщина («Nick is a prick, Nick is a dick» [28] «Ник — ничтожество, Ник — дерьмо» ( англ.). ), чудесное спасение его маленького сына, которому врач не сумел поставить правильный диагноз. Что касается Дика, он играл роль доверенного лица, скептически настроенного и вместе с тем сочувствующего. Он сохранил за собой эту роль и в последующих вариантах романа, но Николас Брэди уступил свое место некоему Хорселоверу Фэту, греко-германскому alter ego, поскольку фамилия Фэт (Fat) соответствует немецкому слову «dick», которое означает «толстый», а Хорселовер (Horselover) — греческому имени Филип, «тот, кто любит лошадей». (Из осторожности он опустил К — первую букву девичьей фамилии своей матери Киндред, означающей в английском языке «родство, кровные узы».) Хорселовер Фэт, толстый друг лошадей, был сумасшедшим, видевшим Бога, а Фил Дик выступал в роли его благоразумного приятеля. Фэт в своей Экзегезе комментирует видения, а Фил в черновиках романа комментирует Экзегезу. Фэт считает себя новым Исайей, а Фил считает Фэта новым Шребером (помните «Пять очерков по психоанализу» Фрейда?). Фил хотел быть понятым, а Фэт был согласен на роль безумца. Однако, добавлял он, каким бы невероятным это ни казалось, правда на моей стороне. Тогда Фил качал головой, и все начиналось сначала, и так продолжалось вплоть до его смерти, дальнейшее автору неизвестно.

(Я знаю, о чем вы сейчас подумали. Признаться, я и сам подумал о том же. Но давайте отложим вынесение окончательного решения, чтобы не портить процесс. Именно для этого я и пишу эту книгу, чтобы у вас и у меня было время для чтения, развивающего ум.)

Дик с одинаковым рвением выискивал как аргументы, свидетельствовавшие о том, что он сошел с ума, так и доводы в пользу того, что он упал в руки живого Бога. Даже это стремление к беспристрастности стало игрой на два фронта. Сегодня Дик облегченно вздыхал: он не безумен, ибо все сумасшедшие считают себя совершенно здоровыми. Но уже на следующий день пугался: разве одним из первых признаков психоза не является страх субъекта стать безумным?

Наряду с тем списком потенциальных врагов, который составил Фэт, Фил имел свой собственный перечень возможных лиц, ответственных за упадок его физических сил. Чрезмерная тревога и скорбь могли вызвать один из тех синдромов отчуждения, которые он так часто описывал в своих книгах. А добавьте сюда еще и чрезмерное употребление наркотиков. За двадцать лет Дик превратил свой организм в шейкер для химических коктейлей, и теперь ему дали добавку, ассорти счастливого печенья, содержащего Всевышнего. У Харлана Эллисона была фраза, казалось, нарочно придуманная для такого рода случаев: «Прими наркотики. Узри Бога. Крупная проклятая сделка».

Фил не очень понимал, утешает ли его или, напротив, угнетает еще больше тот факт, что его психоделическое приключение получилось настолько показательным. Наркотики, что он принимал в шестидесятые годы, образовали своего рода маринад, в котором в настоящий момент вымачивался его мозг. Обычная история: Калифорния кишела безумными сектами, где наркоманы вроде него лелеяли воспоминания о прошлом, связанные с ЛСД, бормоча свои мантры.

Но существовала еще одна теория, согласно которой все это было лишь взглядом в прошлое. С тех пор как в 1967 году ЛСД-25 официально запретили и общественное мнение резко изменилось не в его пользу, слухи, тиражируемые консервативной прессой, превратили маргинальное, по сути, явление в дамоклов меч, почти такой же грозный, как и инкубационный период вируса иммуннодефицита, о котором начали писать пятнадцать лет спустя. Теперь ни один человек из тех, кто хоть раз попробовал ЛСД, не мог чувствовать себя в безопасности. Рассказывали ужасные истории о людях, сотрудниках вполне приличных компаний, которые, не успев даже опомниться, внезапно оказывались по другую сторону реальности прямо посреди рабочего дня. Телефонные провода превращались в змей, милая коллега по работе — в отвратительного робота, а один несчастный, попав во власть своего прошлого, и вовсе вооружился топором, чтобы уничтожить всех вокруг. И все это только потому, что он один раз в юности попробовал по совету приятелей наркотик. В тех случаях, когда речь шла о безумствах со смертельным исходом, версия об остаточных явлениях, вызванных ЛСД, стала основной в работе полиции. Дик также не мог ее отвергать и даже считал в какой-то момент, что его единственное путешествие, совершенное в мир ЛСД в 1964 году, могло вызвать в дальнейшем божественную одержимость. Тогда он, проведя восемь часов в молитвах и стенаниях на латинском языке, решил, что пришел День Гнева. А теперь ему показывают продолжение фильма, который продлится уже не восемь часов, а восемь лет. Спасибо, Сандоз.

Эта версия, какой бы пессимистической она ни была, притягивала его. За исключением одной мелочи, на которую Фэт не преминул обратить внимание: никто никогда не слышал, чтобы человек, не знающий латыни, вдруг овладел ею под воздействием ЛСД. То же самое относилось и к древнегреческому языку. Конечно, во сне или находясь под действием ЛСД, человек может поверить в то, что он говорит на латыни, греческом или санскрите. Но в 1964 году Рэй Нельсон прекрасно слышал, как Фил ругался на латыни, что, впрочем, не слишком проясняло ситуацию, учитывая, что свидетель тогда и сам тоже принял ЛСД. Теперь же он наяву записал звучание слов, явившихся ему во сне, их значения он сам не понимал. И оказалось, что речь идет о древнегреческом языке, а точнее, о койне. Конечно, нужно ко всему относиться скептически, но как объяснить, что житель Калифорнии в 1974 году вдруг внезапно начал думать на языке апостола Павла и его современников?