Леонид Чигрин - Таежный робинзон

Ахмад Расулов вспомнил Робинзона Крузо и усмехнулся этим воспоминаниям. Робинзон был и остался потребителем тех благ, которые давал ему богатый остров, без понимания великой сущности человеческого бытия. В его записках проглядывало тщеславие мелкого человека, которому нужно было, во что бы то ни стало, утвердиться в собственных глазах и в глазах окружающих позднее его людей. Он объявил себя губернатором острова, распоряжался Пятницей и попавшими туда моряками, всячески подчеркивал незаурядность своей личности. А всего этого не нужно было. Подлинное величие всегда просто по своей сути, а подвиг заключается не в количестве прожитых в одиночестве лет, а в их верном и философском осмыслении. Судьба решила испытать тебя. Ты выдержал ее немилосердную проверку, и будь благодарен ей за это.

И Ахмад Расулов перестал уважать Робинзона Крузо.

Впрочем, он никому не навязывал своего мнения, может, он и ошибался. Содержание книги о Робинзоне помнилось плохо, и рассуждения истаравшанца в большей степени относились к самому себе, нежели к литературному английскому отшельнику.

Эту историю рассказал красноярский инженер Виктор Кураксин. Он жил в Таджикистане, закончил в Чкаловске Среднеазиатский политехникум, и его направили на работу в Красноярский край, на тогдашнее закрытое предприятие Красноярск-26, а ныне город Железногорск. Трудно приживался Виктор в суровом сибирском климате, а когда освоился, побродил по тайге, то лучше этого края и представить себе не мог.

Особенно увлекся он охотой. Тайга влекла его к себе не столько богатой дичью, сколько своим величием, первозданностью и неповторимостью.

— Казалось, никто и ничто не может совладать с ней, — рассказывал Кураксин, — настолько она сильна и беспредельна, а, оказалось, человек смог. Открывались предприятия, один за другим создавались леспромхозы. Страна строилась и много нужно было древесины. Тайга отступала, появлялись безлесные пустоши. Если прежде достаточно было на день-другой углубиться в тайгу и, пожалуйста, охоться, то позднее уже и недели было мало. А дальше, больше. Уходили на десятки километров и только белок видели, да и те пуганные. А серьезная дичь укрылась в самой гуще тайги.

Ну что поделать, как говорится, издержки прогресса.

Однажды, когда мы вот так толковали между собой, вертолетчик Николай Петров, отчаянный мужик, никаких чертей не боялся, взял и предложи нам: «А хотите, я вас в самое сердце тайги заброшу. Туда, где человеческая нога не ступала. На днях я лечу к геологам со снаряжением, сделаю крюк и вас высажу в глухомани. Побродите там с недельку, а потом заберу обратно. Зато такое увидите, какого еще никто не видел».

— А сумеешь ли сесть? — спросил я.

— Отыщем какую-нибудь площадку, а нет, на тросе вас спущу.

Посоветовались мы и решили лететь втроем, я и мои приятели, Лешка Удалов и Семен Панкратов, здоровенный парень, проходчиком работал в шахте.

Рано утром вылетели. Глухо ревел вертолетный двигатель, океанскими волнами колыхалась под нами тайга.

«Крюк» оказался немалый, летели часа три, чтобы достичь таежного сердца.

— Странное дело, — прокричал вертолетчик сверху, выглянув из кабины. — На карте у меня ничего не отмечено, а внизу жилье. Вон дымок из трубы курится. Так деревьями обсажено, только сверху и заметишь.

— Тем лучше, — откликнулись мы. — Будет, где остановиться.

Сесть вертолету было негде, и Петров опустил нас возле зимовья на тросе, а потом и наше снаряжение выгрузил, после чего поднялся вверх и улетел.

Небольшая бревенчатая изба была плотно окружена частоколом. Только в одном месте были ворота, сколоченные из толстых потемневших досок.

Мы постучали в них.

— Хозяин! Есть кто живой?

Створка ворот отворилась, и мы замерли от удивления. Таежный житель был уже не молод. Морщинистое лицо, короткие седые усы и борода, длинные волосы до плеч, тоже с обильной проседью. Одет причудливо: полушубок из беличьих шкурок, весь обвешанный пушистыми хвостами, штаны и рубаха из плохо выделанной кожи.

— Не пригласишь к себе? — спросил я. — Мы — охотники, люди не злые, не обидим. Нам бы на ночь остановиться, а утром мы в тайгу уйдем.

— Входите, — коротко отозвался хозяин и посторонился.

Двор был небольшой, но чистый. Само строение тоже содержалось в порядке, подгнившие бревна заменены новыми, щели законопачены мхом, ставни на окнах добротные. И внутри в зимовье все аккуратно прибрано, никакие вещи не разбросаны, каждая на своем месте.

— Молодец! — искренне похвалил я хозяина. — Не у всякого горожанина так квартира содержится.

— Одному много ли надо, — отозвался тот. — Чистота в доме, чистота в душе, я так полагаю. Может, поесть хотите, чаю могу согреть? Только чай у меня на травах.

— Было бы неплохо, — согласились мы. — С дороги чай, хоть на лопухах, первое дело.

— Только особо угощать нечем, — отговорился хозяин. — У меня еда простая.

— У нас все с собой.

Мы разложили на столе колбасу, хлеб, сыр, открыли пластмассовую коробку со сливочным маслом. Алексей расщедрился, выставил баночку с красной икрой.

— Пока так, — сказал я. — А к вечеру что-нибудь поосновательнее соорудим.

Мы пододвинули стол к нарам, с другой стороны поставили широкую скамью. Уселись, Семен Панкратов достал из рюкзака бутылку водки.

— Это вы сами, — отказался хозяин зимовья, — не употребляю.

— Что так? — удивился Семен. — Русский человек, а от питья отворачиваешься. Может баптист или старовер?

— Ни то, и ни то, — чуть заметно улыбнулся хозяин. — Да и не русский, к тому же.

— А как зовут? — полюбопытствовал я.

— Ахмад.

— Постой, постой, — мне стало любопытно. — А ты, отец, не из Средней Азии?

— Из нее самой, — согласился Ахмад. — Из Таджикистана.

Я рассмеялся.

— Вот это случай! В самой таежной глуши земляка встретил.

Теперь взволновался хозяин зимовья.

— А ты откуда?

— Из Ленинабада, там рядом город Чкаловск есть.

— Не слыхал, — признался Ахмад.

— Ну как же, знаменитый город. А ты давно в тайге?

Ахмад поразмыслил.

— Из Истаравшана я уехал в тридцать пятом году. А в тайге года с сорокового или чуть позднее.

— А, ну тогда понятно, что не знаешь Чкаловска, его построили как раз после войны.

— Какой войны? — удивился старик.

— Так ты ничего не знаешь, что произошло с той поры?

— Откуда мне знать, — Ахмад вздохнул. — Людей я не видел, а таежное зверье неразговорчивое.

За едой мы рассказали таежнику и о войне с фашистами, и о смерти Сталина, и о том, что было дальше в стране, включая и нынешнее время.

Старик слушал, широко раскрыв глаза, а когда я стал рассказывать о Таджикистане, он прослезился, покачал головой.