Кинки Фридман - Убить двух птиц и отрубиться

— Ну, солнышко, не хмурься, — сказала Клайд весело. — Я займусь Трампом, а ты позаботься о Фоксе. Все очень просто. Суд отсюда в двух кварталах, ты знаешь.

— Но мне раньше не приходилось никого выкупать под залог…

— Это ничего, научишься по ходу дела. Кстати, ты сегодня был на высоте. Блестяще выполнил отвлекающий маневр. Потом помог выбраться Тедди. Потом вернулся и вытащил меня — слава богу, что вытащил. Ты просто умница, солнышко! Если бы я еще верила в героев, то ты стал бы моим героем, клянусь!

— Никакой я не герой, — сказал я. — Я просто человек, который пытается понять, что он делает и почему он это делает. Эти ваши с Фоксом шуточки с каждым разом становятся все опаснее. Сегодня утром мы чуть не вляпались.

— Опасность, конечно, есть, — сказала Клайд и взяла мою руку в свою. — Но знаешь, что опаснее всего в жизни? Однажды утром проснуться и понять, что все эти годы ты не жил, а теперь уже поздно что-то менять. Если просыпаешься с таким чувством, то уже поздно и желать, и жалеть. Даже мечтать уже поздно.

В ее глазах ясно читалась жалость ко мне. Можно было подумать, что это не Фокс, а я томился за решеткой. Может быть, так оно и было на самом деле. Она пожала мою руку, и это опять сработало. Я отвернулся, но краем глаза увидел ее печально-счастливую улыбку. Так клоун улыбается ребенку-калеке. В этой улыбке было столько доброты, что если бы люди вдруг оторвались от своих дел и взглянули на нее, то эта улыбка согрела бы весь город Нью-Йорк.

Подошел официант, я заплатил, мы вышли и двинулись по Малберри-стрит, как два призрака в холодном золоте солнца. Я приобнял Клайд, но у меня не было иллюзий насчет того, кто тут главный. Мы шли, поглядывая на витрины, но я не был уверен, что вижу то же самое, что и она.

Я поцеловал ее волосы, когда мы проходили мимо церкви Драгоценнейшей Крови. Потом я поцеловал ее драгоценнейшие руки. Мой хваленый здравый смысл подсказывал мне, что в этой сцене что-то не так, но я подавил дурное чувство усилием воли. Мне как будто кто-то нашептывал на ухо через всю мою пьяную жизнь: берегись этой женщины, она — билет на поезд, идущий в ад. Но теперь я понимаю, что ни о ком нельзя так говорить. Дорогу в ад выбирают, когда читают ресторанное меню. А выбрав дорогу, выбирают себе и спутника.

Взявшись за руки, мы прошли пару кварталов, миновали несколько похоронных контор и оказались на улице, идущей вдоль парка. На одной ее стороне черные пацаны играли в баскетбол, на другой — пожилые итальянцы потягивали свой коктейль с амаретто, именуемый букки-бол. Я купил крендель, и Клайд принялась кормить птиц и белок — эта картинка и сейчас стоит у меня перед глазами.

— Ты будь с нами поосторожнее, — сказала она вдруг. — Мы с Фоксом не такие, как все. Мы, как птицы в руках. Если сожмешь слишком сильно, то что-то повредишь и сам этого не заметишь.

Я прижал ее к себе, а птицы кружились вокруг, словно поющие осенние листья. Мне казалось, что точно так же пело мое сердце. Шепоток в мозгу смолк. Все дороги, которые я выбирал в жизни, думал я, вели меня именно в этот парк на обочине хайвея, где плачет моя цыганочка. И обочина дороги в эту минуту была краем моей души.

— Не плачь, — сказал я, целуя ее и чувствуя вкус ее слез. — Я вытащу Фокса.

— Я плачу не о Фоксе, солнышко, — сказала она. — Я плачу о тебе.

Мы расстались на дорожке парка, и я направился в сторону здания суда. Отойдя немного, я обернулся, но ее уже не было.

Адвокат, которого суд назначил защищать Фокса, был очень похож на Вуди Аллена. Это обстоятельство совершенно не удивило подзащитного. Впоследствии Фокс высказался так: «Все без исключения адвокаты, которых назначает суд, похожи на Вуди Аллена». Добраться до этого парня было нелегко. В этих местах, если вы хотите вытащить кого-то из тюрьмы под залог, вам придется стать свидетелем множества человеческих трагедий, которые каждый день происходят в закоулках центральной Сотой улицы. Я видел семью пуэрториканцев, которые горько рыдали, обнимая друг друга. Видел негритянскую семью, пришедшую к адвокату. Адвокат сказал им: «В самом лучшем случае — пять лет». Негры обнялись и тоже принялись плакать. Дальше я увидел адвоката, который разговаривал с группой ортодоксальных евреев. Обвинения, насколько я понял, были связаны с мошенничеством при страховке. Евреи не плакали — наверное, адвокат у них был получше.

Против «нашего парня», как именовал Фокса двойник Вуди Аллена, выдвигались три обвинения: вторжение на территорию больницы с преступными целями, помощь умалишенному при побеге и сопротивление при аресте.

— Могло быть и хуже, — заметил адвокат.

Я посмотрел вокруг — на все эти сцены отчаяния в длинном казенном коридоре — и решил, что он прав.

— Положение следующее, — начал объяснять адвокат. — Наш парень предстанет перед Верховным судом Нью-Йорка. Это не так страшно, как звучит, потому что в Нью-Йорке «верховным» называется суд низшей инстанции по уголовным делам. Это не облегчает дела, я просто объясняю вам детали, чтобы вы знали, куда надо обращаться, если ваш друг опять попадет в беду.

— Ладно, — сказал я. — Но что надо делать сейчас?

— Нашему парню уже предъявлено обвинение в первоначальной формулировке. И суд постановил в течение семидесяти двух часов провести психиатрическую экспертизу.

— Судья так решил?

— Судья так решила. Н-да. Но в этом, впрочем, нет ничего необычного. Нет повода для волнений. Пройдет экспертизу, это многим приходится делать. Поверьте мне: городу Нью-Йорку нет дела до нашего парня. Тут надо быть серийным убийцей, укокошившим двадцать человек, вроде Сына Сэма, чтобы кого-то заинтересовать.

— Ну, это утешает.

— Конечно! В общем, в ближайшие семьдесят два часа вы абсолютно ничего не сможете сделать. Когда обвинение будет предъявлено вторично, я вам позвоню. Судья, разумеется, не найдет оснований отвергнуть освобождение под залог. И залог, я думаю, будет не очень большой. Вам надо будет подписать кое-какие бумаги, а потом сидите и ждите. Его быстро отпустят.

— Значит, сейчас мне идти домой?

— Несомненно. Дайте мне ваш телефон, и как только вы понадобитесь, я вам позвоню.

Я дал адвокату свой телефон, прошел через длинный, переполненный отчаявшимися людьми коридор и вышел из него, как из мрачного туннеля, на солнечный свет — туда, где царили смех и радость. Негритята играют в баскетбол, итальянцы потягивают букки-бол, можно взять такси или сесть на метро и поехать куда хочешь, а можно гулять по улице и поглядывать на витрины. Или просто смотреть на небо. Витрины напомнили мне о Клайд — как впрочем, и такси, и небо, и вообще все на свете о ней напоминало. Мне стало немного совестно: думаю только о Клайд и почти совсем забыл о Фоксе. Но такова, наверное, судьба всех, кто попадает в тюрьму. Попав в тюрьму, человек узнает цену своим друзьям, и эта цена редко бывает высокой.