Марина Шиндяпина - Комната с видом на звезды

— Четким! — кивнула я, соглашаясь с парнем. — Освальд Палыч, ну как вам? Вот ведь талантище, а?

— Несомненно, — поспешно кивнул Креза, в глазах которого отражалось явное непонимание происходящего.

— А как вам про кепчук строчка? Круто вставил? — поинтересовался Леша. — Типа игра слов, вспомнил прошлое.

— А что за кепчук? — спросил Креза.

— Вы не видели что ли? Старый видос, ща покажу, — пообещал Леша и достал из кармана телефон. Пока он искал видео про милую бабулю с кетчупом, я поймала растерянный взгляд Освальда Павловича, словно спрашивающий меня, что ему делать после просмотра видео. Впрочем, посмотрев забавный ролик, Креза развеселился и даже сказал, что не такое уж и зло этот интернет. Дальше разговор потек свободнее, и мне уже не нужно было поддерживать его нарочито веселыми фразами на общие темы. Глядя на деда с внуком, на то, как представители абсолютно разных поколений смеются рядом, я чувствовала умиротворение и радость. Все получилось сегодня.

Кровь оказалась сильнее времени и вражды.

Сильнее всего.

Вечер мы провели с Максимом. Было чудесно идти с ним по сумрачным улицам нашего небольшого городка. Он держал меня за руку, и я чувствовала тепло и где-то рядом с сердцем волнующий трепет. Мы болтали, обсуждали жизнь института и разные мелочи. Потом мы вернулись на старые качели, в которых уже не раз сидели до поздней ночи. У Давыдова были теплые губы, и я навсегда запомнила его нежные поцелуи тем вечером.

Утром я отправилась на лекции в прекрасном настроении. Пока ехала в автобусе, переписывалась с Максимом. Мне было приятно чувствовать себя такой, — влюбленной и светлой, полной энергии и задора.

Как всегда, в аудитории было полно народа. Но место, на котором обычно сидела Настя, сейчас пустовало. Я села за парту и на всякий случай положила на соседний стул свой рюкзак. Вдруг Лебедева опаздывает и придет чуть позже? Странно, что она не предупредила ни о чем. В телефоне — ни одного сообщения. Это не похоже на Настю, которая любила суетиться вокруг всех происшествий в своей жизни и обязательно сообщила бы, если опаздывала. Впрочем, может, именно сегодня Лебедева решила сачкануть, и мирно спит дома. К тому же, никакого преступления в том, что человек прогулял первую пару, я не видела.

Лекция закончилась, и в хорошем настроении я покинула аудиторию. Но мое внезапно случившееся счастье не захватило меня настолько, чтобы я забыла о своей подруге. Когда Настя не появилась к третьей паре, я в самом деле начала беспокоиться. Пытаясь позвонить Лебедовой на перемене, я ничего не добилась. Абонент недоступен. Моя незримая подруга интуиция, в нужный момент всегда щелкающая пальцами у виска, снова подала знак. Что-то случилось.

Совершенно неожиданно я увидела Андрея. Он бежал по коридору к одной из лестниц, по которой можно было спуститься на первый этаж.

— Андрей! — крикнула я и пошла ему навстречу. На нем была уличная куртка, рюкзак, а в глазах тревожная юность.

— Привет, Кристин, — быстро сказал он и двинулся дальше.

— Андрей, подожди, — я попыталась остановить Сажнева, и для этого мне пришлось почти бежать за ним. — Ты куда устремился?

— Нет времени объяснять, — отвечал Андрей. — Я за Настей.

— Ты знаешь, что с ней? — удивилась я. — Она не пришла на занятия. Дозвониться не могу.

Андрей наконец-то остановился и достал телефон.

— Я тоже не могу, — сказал Сажнев. — Она мне прислала какое-то странное сообщение, вот.

Парень показал мне это сообщение. «Андрей, я в беде. Срочно приезжай на белый завод. Жду». Я перечитала его несколько раз, пытаясь понять, что вообще Настя делает на белом заводе. Мне вспомнилось фото Алины, черные блоки завода и белый проем двери, в котором застыла размытая фигура. Сейчас она казалась более чем реальной.

— Андрей, будь осторожней, там может… быть опасно, — предупредила я Сажнева.

— Хорошо, я позвоню, — кивнул Андрей. Я взглянула на время. Одиннадцать.

— Позвони мне в двенадцать, расскажи все, — попросила я, и Сажнев ответил мне кивком. Он умчался, а я осталась стоять посреди лестницы.

Сажнев так и не позвонил мне. Ни в двенадцать, ни в половину первого. Сидеть и дальше спокойно слушать лекции, когда мои друзья неизвестно где, было невыносимо. Мне нужно самой поехать на завод и во всем разобраться. Дальше должна быть лекция по латыни. Значит, отпрошусь у Афанасьева и поеду туда.

Надеясь, что наш профессор латыни благоговеет перед фолиантами с исчезнувшим языком, а не перемещается где-то в недрах института, я направилась к его кабинету. Мне повезло, и я застала его там, но не одного. Рядом с ним стоял Константин Александрович, и они переговаривались о чем-то с серьезными лицами.

— Что, по-вашему, он собирается делать? Прошло сто лет, — говорил Одинцов.

— Костя, ты не понимаешь, что они за люди! — кипел Афанасьев.

— Юрий Витальевич! — сказала я, прерывая разговор преподавателей. Они не заметили меня, когда я вошла, но времени на приличия не было. Лицо профессора Афанасьева обратилось ко мне.

— Что там… — Юрий Витальевич собирался прогнать вошедшего, но, увидев меня, осекся. Какое-то время его глаза задержались на мне, словно я была препятствием, которое невозможно преодолеть. Впрочем, я знала, что он смотрит не на меня, а на мою бабушку. Перед ним стояла Света Гончарова, девушка из его юности. Возможно, чувства к ней, дружеские и не совсем, все еще хранились в душе старого профессора. Поэтому он качнул головой, смахнув наваждение, и устало спросил:

— Что вам нужно?

— Хочу отпроситься с вашей лекции, — сказала я.

— Делайте, что хотите, — проговорил профессор, которому явно было не до меня.

— До свиданья, — бросила я и собиралась уйти.

— Постойте! — голос Одинцова остановил меня. Пришлось обернуться. Я почувствовала запах неудавшегося побега и предстоящего допроса.

— У вас что-то случилось? — спросил профессор анатомии.

— Нет, просто надо.

— На вас нет лица и, готов спорить, вы дрожите, в чем дело? — продолжал Константин Александрович, окинув меня холодным взглядом, не терпящим протестов.

— Оставь ее, пусть идет, — пробормотал Афанасьев, но Одинцов так не думал и повторил свой вопрос.

— Моя подруга пропала, — сказала я, подумав, что другого выхода нет. Одинцов может допрашивать хоть весь день, а мне нужно уйти. К слову, выбежать из кабинета казалось мне верхом неуважения, и я не могла позволить себе этого.

— Хочу убедиться, что с ней все в порядке. Можно мне идти?

— Юрий Витальевич, мне в голову пришла одна мысль, — негромко обратился Константин Александрович к коллеге. — Говорите, он мог вернуться, чтобы закончить начатое?

Профессор Афанасьев метнул на Одинцова быстрый взгляд. Его лицо с отпечатками давних морщин внезапно стало мрачным. Они поняли друг друга.