Любош Юрик - И придут наши дети

У Мариана Валента были совершенно иные заботы. Он недавно развелся. Он не хотел признаваться даже себе, но развод задел его гораздо больнее, чем он предполагал. Их брак вот уже несколько лет как распался, и отношения между ним и Дашей давно потеряли всякую привлекательность. Развод был логическим результатом взаимного равнодушия. Они говорили о разводе деловито, без всякой личной заинтересованности, просто как о формальном, бюрократическом акте. И все-таки, когда это случилось, Валент почувствовал себя глубоко задетым и потерял всякий вкус к жизни.

Заведующий международным отделом Мариан Валент принадлежал к наиболее трудолюбивым редакторам «Форума». На работу он приходил первым, а уходил, когда уборщицы уже опорожняли мусорные корзины. Весь день он работал: читал иностранные журналы, делал выписки, следил за передачами телевидения и информацией, поступающей от заграничных корреспондентов ЧТК, прочитывал все доступные специальные публикации, посвященные проблемам международной политики. Он знал английский, французский и русский языки и теперь изучал немецкий. Он больше года был в творческой командировке в Париже и написал несколько профессиональных статей о структуре политических партий во Франции. Он всегда справлялся с любым заданием, на него во всем можно было положиться. Он мечтал о карьере дипломата или собственного корреспондента за рубежом. Все ему удавалось, и все получалось.

Не получилось только с личной жизнью, он потерял жену, а вместе с ней и прочный тыл в лице дома и семьи. Больше всего он мучился из-за того, что развод продемонстрировал ему собственную ранимость.

Мариан Валент принадлежал к тому типу людей, для которых семейная жизнь и служебные обязанности связаны между собой как сообщающиеся сосуды: если падает уровень жидкости в одном, то тут же он падает и в другом. Как только у него разладились супружеские отношения, это немедленно сказалось на его работе. Даша, жена Валента, всегда знала, хорошо ли сложилась у мужа рабочая неделя или дела валились из рук, она тут же чувствовала это на супружеском ложе.

Развод вышиб его из рабочего ритма, сбил с толку, лишил внутренней уверенности. Как и раньше, он первым приходил в редакцию, просиживал над рукописями, над иностранными журналами и специальными публикациями, продолжал учить немецкий, но сосредоточиться ни на одном деле не мог. Он стал рассеян, а однажды даже видели, как он, сидя в своем кабинете, задумчиво потягивал что-то из небольшой плоской бутылки.

Он не мог смириться с тем, что жизнь его протекает теперь иначе, нежели он себе представлял.

Была еще одна причина, подливавшая масла в огонь, добавлявшая горечи и отравлявшая ему жизнь: несколько недель назад ему сообщили, что после серьезных размышлений и всевозможных проверок ему предлагают место корреспондента Чехословацкого радио в Соединенных Штатах Америки.

При других обстоятельствах он воспринял бы такое сообщение с восторгом и считал бы это наградой за многолетние мечты и старательность. Еще будучи студентом отделения журналистики, он сказал себе, что сделает все для того, чтобы увидеть мир: Париж, Лондон, Москву, Нью-Йорк. Великий мир — великий журналист. Он мечтал заниматься политикой, которая управляет судьбами народов.

И теперь, когда Мариану Валенту было за сорок, его мечта сбылась: его посылают корреспондентом в Нью-Йорк. Он был в зените творческого расцвета, опытный, зрелый журналист. Перед ним открывались двери в большой мир.

Но теперь он понимал, что исполнение даже самых смелых мечтаний не приносит счастья.

Одним из условий назначения на место собственного корреспондента за рубежом, помимо утомительных политических, профессиональных и личных проверок, было условие отъезда с женой. Так что, если Валенту хочется полететь в Нью-Йорк, ему надо сейчас же после развода на ком-то жениться, иначе все его усилия пойдут прахом и в США пошлют кого-нибудь другого. Желающих всегда более чем достаточно.

Мариан Валент понимал всю сложность своего положения. И пока его коллеги сосредоточенно обсуждали редакционные вопросы, он думал о том, где ему найти женщину, у которой он может попросить руку и сердце и с которой начнет новую жизнь в качестве корреспондента в США.

Он не мог себе представить, что ему снова придется проводить тихие, спокойные вечера в парке на лавочке, вести задушевные разговоры, стоять в ожидании на углу улицы и совершать долгие прогулки вдоль Дуная или на Железной студенке. Все это казалось ему смешным и ненужным.

(— Знаешь, Даша, ты — отличная девушка, с тобой обо всем можно поговорить. Я хотел бы очень многое тебе рассказать.

— Рассказывай, Мими. Я люблю тебя слушать. Положи мне голову на плечо.

Плечо уже задеревенело, а он все еще говорит:

— Знаешь, Даша, я чувствую, что с тобой я многого смог бы добиться. Мне хотелось бы кое-чего добиться, хотелось бы, чтобы люди обо мне говорили…

— Ты не такой, как другие, Мими. Конечно же, ты добьешься. Ты необыкновенный!)

Ты необыкновенный.

Он устало провел рукой по широкому грубоватому лицу и по редким своим волосам, подушечками пальцев прошелся по залысинам выше лба и на темени. Он ощутимо, почти физически, чувствовал, как стареет.

Оскар Освальд нервничал. Заседание даже еще не началось, а он уже нетерпеливо ждал, когда же оно закончится и он сможет уйти. Двадцать шестой номер «Форума» все еще не был укомплектован, а сегодня его нужно было сдавать в типографию. Не хватало одной фотографии, да еще целая полоса была отведена под репортаж о нефтехимическом комбинате.

В последнее время отношения между редакцией и типографией были и так довольно натянутыми. Однако, насколько ответственный секретарь помнил, они всегда были такими, но эта натянутость проистекала не из-за личных симпатий или антипатий. В огромной типографии Пресс-центра печатались все ежедневные газеты, журналы и заводские многотиражки. Был разработан четкий график, и типография обязана была его придерживаться. Но при таком объеме работы, когда выпускались десятки газет и журналов, это было делом довольно трудным. Часто в последнюю минуту прибегали сотрудники редакции, меняли уже готовые страницы и тем самым тормозили процесс производства. Изо дня в день, каждую неделю возникали большие и малые конфликты, вносящие в работу ритм постоянной лихорадки.

Оскар Освальд жил в этом напряжении вот уже несколько лет: с одной стороны, все время подгоняла типография, с другой — давила редакция. Ответственный секретарь пытался как-то согласовать интересы редакции с требованиями типографии, и ему удавалось это ценой невероятных усилий. Редакторы, словно нарочно, в самый последний день вносили в рукописи исправления и непременно хотели что-то изменить или улучшить именно в тот момент, когда уже начинали медленно раскручиваться колеса печатной машины.