Любош Юрик - И придут наши дети

— Многим людям, однако, критика не нравится, они видят в этом посягательство на свое положение и боятся, что она вскроет их полную несостоятельность. Они вытаскивают на свет все свои заслуги, используют всех знакомых, все свое влияние, чтобы заставить нас замолчать…

Потом он еще добавил, что обо всех проблемах надо говорить открыто, что, если о них умалчивать, они не исчезнут сами по себе, не перестанут существовать, а наоборот, накапливаясь, могут привести к критической ситуации.

— Мы уже давно поняли, что если открыто и по-деловому не будем критиковать имеющиеся недостатки, то тем самым сами себя похороним.

С первой скамьи, что была прямо против стола, где сидели главный редактор и доцент Войтко, поднялась студентка и спросила, есть ли у него, главного редактора, ощущение, что печать свободна и независима. Задав вопрос, тут же снова села.

Михал Порубан проворчал, что ощущения у него бывают самые разные.

— Человек должен для себя уяснить, на какой стороне он стоит. Чувство свободы — вещь относительная. Свобода — это не анархия, не океан без всяких берегов. Скажем… медвежонок, родившийся в зоопарке, чувствует ту же самую свободу, что и медведи где-нибудь в тайге…

Доцент Войтко попытался свернуть разговор к другой теме, сказав, что первоочередной задачей печати является информация, при помощи которой и создается общественное мнение. Он говорил, будто читал лекцию:

— Информация сама по себе объективна, и лишь ее политическое изложение придает ей тенденциозность. — Он помолчал и посмотрел на главного редактора, словно приглашая его поддержать эту позицию.

Порубан начал с примера:

— Представьте себе, что организованная и вооруженная группа совершает нападение на какую-нибудь воинскую часть. Агентства печати выдают сообщение об этом событии. Одно агентство квалифицирует этот акт как проявление народно-освободительного движения, а другое — тот же самый факт оценивает как терроризм. Все зависит от того, кому принадлежит агентство. Я думаю, вы понимаете: все зависит от мировоззрения.

Он откашлялся и продолжал:

— В газете очень важна точная и быстрая информация. Первая информация, которая публикуется в газете, имеет решающее значение. Кто будет первым, тот и окажет воздействие на общественное мнение. Психологи, занимающиеся проблемами массовых коммуникаций, установили, что для того, чтобы утвердилась другая информация об одном и том же событии (а я имею в виду иное толкование), требуется усилий на тридцать процентов больше… Что это значит? Это значит, что нам надо выходить с информацией первыми…

Он постарался проиллюстрировать это примером:

— Представьте себе, что венское телевидение первым выдаст информацию о том, что эмигрировал наш знаменитый хоккеист. Информацию и короткий комментарий, ничего больше… Только через неделю ту же самую информацию публикует наша печать… Только тогда, когда все обсудили сверху и снизу, когда получили утверждение и необходимые подписи, когда выяснили все точки зрения… Естественно в сознание людей уже вжилась та первая информация, полученная от венского телевидения, теперь их уже трудно будет убедить в чем-то ином…

— Посмотрите, — наклонясь, он смотрел на студентов, — мир связан сегодня целой системой коммуникаций, как человеческий организм — нервными волокнами. Информация распространяется повсюду и распространяется мгновенно. Газеты имеют своих корреспондентов, правительства — секретарей по печати. В каждом городе и в каждом городке есть свои корреспонденты, наблюдатели, есть телевидение и радио, спутники связи, ретрансляторы, тысячи каналов и радиоволны различных диапазонов… воздух набит словами и изображениями… каждую секунду на людей обрушивается поток информации. Мы знаем, что живем в эпоху информации и цена информации будет постоянно повышаться, как повышается цена нефти и белка. Мы должны быть готовы к этому. Борьба за информацию будет такой же безжалостной, как борьба за сырьевые источники.

Доцент Войтко попробовал разрядить слишком уж серьезную атмосферу дискуссии и рассказал, как лондонская «Таймс» в прошлом веке, когда не имела в номере какого-нибудь сенсационного материала, устраивала мятеж в одной из своих африканских колоний, чтобы первой написать о нем… Точно так же в Америке газеты провоцировали схватки между гангстерскими бандами, чтобы написать об этом и тем самым привлечь читателей… Он хотел еще что-то добавить, но главный редактор перебил его:

— Сегодня газетам уже не надо этого делать, в мире и без того полно войн, беспорядков, скандалов, похищений, убийств, покушений и мирных переговоров… Так много всего, что это не помещается на страницах газет…

Михал Порубан слышал звуки, доносящиеся с улицы, топот ног в коридоре, голоса, шум. Он рассказывал и смотрел на блестящую поверхность Дуная за окном, и ему казалось, что он сидит здесь уже целую вечность и говорит не только со студентами, но и с самим собой, что речь идет о его жизни, о его работе.

— Не знаю, удалось ли мне рассказать вам все так, чтобы вы остались довольны, — слышал он свой голос, — и даже не знаю, правда ли все то, о чем мы тут говорили. Когда мы говорим о газете, мы ведем диалог с собственным опытом. Многие вещи я только еще для себя уясняю. Но ведь и я могу ошибаться. Газета… кроме всего, о чем мы тут с вами говорили, должна беспокоить читателя. Она должна так его беспокоить, чтобы заставить размышлять. И я надеюсь, что мне удалось хотя бы немного обеспокоить вас…

Потом еще говорил доцент Войтко, потом какой-то студент. Порубан слушал, но мысленно он был уже в редакции. Он поймал себя на мысли, что снова торопится.

На прощание он сказал:

— Я не сомневаюсь, что через несколько лет вы будете стоять вот на этом самом месте, на котором сейчас стою я. Может быть, и вас студенты-журналисты будут спрашивать, в чем смысл журналистской работы. И если вы сможете взглянуть им прямо в глаза и если вы сможете почувствовать, что стоите с поднятой головой, значит наша встреча была ненапрасной.

Климо Клиштинец по дороге в редакцию заскочил в автосервис посмотреть на свой разбитый «Фиат». Правое крыло и фара были размолочены вдрызг, машина стояла на отшибе среди ржавых кузовов и разобранных шасси. Клиштинец нашел мастера.

— Это будет очень трудно, — проворчал тот, снял кепку и взъерошил густые кудрявые волосы. — На иностранные машины у нас нет запчастей. Вам нужно крыло, фару, указатель поворота, бампер — у нас ничего этого нет. Попробуйте где-нибудь достать.

Клиштинец был в растерянности.

— Я вас прошу… Мне так нужна машина… Понимаете, я журналист…

Мастер скорчил гримасу, словно давая понять, что здесь бывают господа и повыше рангом, и то ничем нельзя помочь.