Эрик Бутаков - Бульвар Постышева

Зимой тренировались в подвале, который обустраивали несколько месяцев. Обычными ведрами, вытаскав из него лишний грунт, в общей сложности в несколько кубометров, застелив пол ворованными на Кирпичке досками, мы сделали макивары, повесили списанные в секции бокса груши, купили лапы, перчатки, гантели и гири. Теперь у нас был свой спортивный подпольный, в прямом смысле слова, зал.

Параллельно, прочитав «Джин Грин неприкасаемый», «Черви», журнал «ФиЗ» с его заметками и статьями по каратэ, другую подобную литературу про Спецназ, Морских котиков, Самураев и Ниндзя, мы были вполне и морально подготовлены ко всем поворотам судьбы, даже для службы в Армии.

Позже нам уже разрешал физрук тренироваться в спортзале школы, а ещё через некоторое время мне и Плисе посчастливилось попасть в команду Каргина — основателя секции каратэ в нашем городе, где мы занимались не только каратэ, но и играли в бейсбол и регби. Правда, к сожалению, это было недолго — я уметелил в Армию. А Плиса почему-то сам свинтил. Как бы там ни было, спортивной подготовке в нашем мире уделялось огромное внимание!

Странно, но, оказывается, довольно сложно описывать воспоминания детства. Тебе самому кажется, что всё происходящее там — в глубине твоих веков, было ярким интересным и запоминающимся. Так оно и есть. Но лишь для тебя и тех твоих друзей, кто в этом участвовал. Для других твои воспоминания могут оказаться скучны, если в них не будет изюма. Так бывает, попадаешь в малознакомую компанию — и сидишь, как пень, поневоле слушаешь, о чем другие судачат, не понимая событий, имен, каких-то фамилий, то, над чем все вдруг смеются, ощущаешь себя совершенно лишним и полным идиотом. И уйти вроде несолидно и оставаться — уже достали!

Конечно, у нас тоже была, пусть не великая, но прекрасная эпоха — эпоха юности в ежедневно изменяющемся мире. Соберешься с друзьями, выпьешь — и давай вспоминать: а помнишь то? А помнишь сё? А помнишь, как он тебя, а ты его? И кто кого, кто за кого…. И ржём, и хлопаем друг друга по плечам и говорим: «Братан, ты был красавчик!» А жены недоуменно жмут плечами, общаются там где-то меж собой на кухне и думают, что мужики их уже напились. А так оно и есть.

— А чё ты не напишешь книгу-то про это?

— А я пишу.

— А ты пиши. Ты всё пиши. Пусть прочитают! Пусть знает молодёжь, какие были их отцы.

— А разве это им интересно? Вы полагаете, всё это будет носиться?

— Я полагаю, что всё это следует шить!

И так далее.

Есть небольшая проблема, хотя бы в том, как передать диалоги. С вершины прожитых лет можно поведать, как было. Но стоит опять погрузить себя в комнату, где ты болтаешь с друзьями, то вряд ли сам разберешься, о чем идет речь. И, боюсь, заскучаешь, как в той незнакомой компании. Но хватит хныкать и извиняться, выбора нет, поехали дальше.

Нас зачем-то постоянно дурили. Взрослые люди, с высшим образованием, с должностями, зачем-то нас постоянно дурили. В газетах, по телевидению, иногда на уроках, чаще — на пионерских слетах и комсомольских собраниях. Многие, не все, но многие взрослые говорили неправду. Зачем? Мы понимали всё гораздо лучше, чем нам пытались навязать, а из-за недоверия происходило то, что называется «отбиться от рук». Помните, в самом начале про Пашу Постышева. Мы ж его сразу раскусили. И это что? Нам говорили, что Бога нет, а на пасху все стряпали хворост и куличи. Говорили, что скоро наступит коммунизм, и гнали нас на субботник, а сами рассказывали друг другу анекдоты про надувное бревно, про густые брови Леонида Ильича, про Чапаева и его интимные отношения с Анкой-пулеметчицей. А мы в это время слушали Вас, хотя вы думали, что мы уже спим.

Говорили, что Дали рисовать не умеет, а Феллини снимает порнуху. Что «Кока-кола» имеет наркотические добавки. Получается, Вы сами создавали Мифы и учили этому нас. Мы попросту выросли в Хиппи — советское Хиппи в Восточно-Сибирском варианте. Сидели на парапетах, курили сигареты с барахолки с английским шрифтом на пачке, которых не купишь в простом магазине. Несмотря на Военку, отрастили волосы, вытерли джинсы, и секс у нас был — ранний, юношеский, почти детский, запретный и более сладкий от этого. Хотя, говорили, что в Союзе его нет вовсе. А из-за него мы любили и ненавидели друг друга по-настоящему, жестоко и жестко, а Вы думали — детская ссора, а мы в карманах носили ножи. Наши девчонки были нашими ровесницами, а их пацаны были молодыми мужчинами, готовыми на всё, с крепкими мышцами и волей к победе, как в фильме «Триумф Воли», который нам тогда никто не показывал, но нам достаточно было «Обыкновенного фашизма» Ромма. Мы умели читать между строк. И, кстати, солдаты на Кирпичном заводе ужасно, именно ужасно, отличались от тех, кого Вы нам показывали «В зоне особого внимания».

Случалось, что училка ставила пятерки какой-нибудь дуре или дебилу, лишь потому, что их мама работала в партаппарате или где-то, где можно достать дефицит. Это злило. Мы понимали, за что она ставит пятерки. Совсем не хотелось, чтоб нас принимали за дятлов, и протест выражали по-своему.

— Это не дети — это какие-то звери! — говорили Учителя, рассказывая нам же про сломанные нами качели, палисадники и разбитые стекла в учительской.

Потом, когда открыли границы, мы, вновь, оказались правы, а некоторые из Вас улетели в Германию, в Штаты, в Израиль, забыв свои партбилеты, продав на толкучке последние книжки своих библиотек. А книжки у Вас были, надо сказать, неплохие — не те, что Вы нам пихали на внеклассное чтенье. У нас остались парапеты и то, чему мы научились, слушая Вас. Мы к этому были готовы, потому что не верили Вам. А те, кто остались, продолжают работать и кое-как сводить концы с концами, сея разумное, доброе, вечное. Хотя. И за это им нужно спасибо сказать. Говорю: «Спасибо!»

К сожалению, тех, кому бы мы верили, было немного. И они редко встречались. Поэтому мы и варились в своей каше, безоговорочно доверяя тем, кто был старше всего на несколько лет, и, казалось, по жизни знал всё. Они были нашими учителями и наставниками. И кому с наставником повезло — тот остался на свободе.

Что осталось от школы? Школьные годы чудесные? В шестом классе классная отобрала у меня снимки ансамблей, наговорила при всех про меня гадостей, вызвала в школу мать, чтобы объяснить, что тлетворное влияние Запада губит мою юную душу и пионерский активный задор. А потом у её сына восьмиклассника я увидел свои фотки. Он их показывал своим друзьям в школьном туалете. Пришлось ему дать больно по лицу и забрать фотки. Хотя разница в возрасте была огромадной, но это были мои фотографии, и я уже за них получил. Её сынок не ожидал такого исхода, поэтому маме жаловаться не стал. Другим, кто курил тогда рядом, стало понятно, что и малыш может в атаку пойти, если за правое дело. Недаром наша школа боролась за звание носить имя 30-ой Иркутско-Пинской дивизии, а портрет реабилитированного Блюхера украшал коридор.