Эрик Бутаков - Выруба

— Короче, сейчас как сделаем: мы втроем идем за Ермолаем, по его вчерашнему следу. Борис едет в деревню за командой — привозит их сюда. Если всё нормально, пока он ездит — мы вернемся все, вчетвером. И ждем их тут. А там видно будет.

— Понятно, — ответил Андрей и, не раздумывая, полез в кунг.

— Давай костер разожжем и оставим ему записку, чтобы ждал — вдруг он с другой стороны появиться — кто знает?

— И пакет со жратвой повести на дерево у костра — если парень придет — он голодный, как волк, — крикнул из кунга Андрей и почему-то засмеялся.

Капитан развел руками.

— Олег, проследи! Сделай, как положено… и выдвигаемся, — приказал он Олегу, а сам отправился к костру, где ещё сидел и грелся Борис.

— Боря, дуй за командой, а мы по следу за твоим парнем. Сюда всех вези…

— Я понял. Я слышал. Ты только найди его, Серега. Он крепкий, думаю — жив. Ты, главное, найди.

— Найду, Борис, конечно найду. В любом случае…

— Давайте-ка только без патетики, господа офицера, — обрезал Андрей. Он уже стоял, готовый к переходу. — Хули вы его похоронили?! В трех километрах от жилья пацаненок ночь пропрыгал у костра — и чё? Живой он — голодный только, но живой — это я вам говорю!

Андрей, как врач, знал, что главное — не паниковать. Однажды к нему в операционную привезли солдата с открытым переломом голени. Большеберцовая кость была страшно изуродована. Малоберцовая — тоже перелом в двух местах. Парень был в сознании и всё повторял: «Что там, доктор? Что там?» «Хуйня — царапина!» — ответил Андрей, и солдатик успокоился, операция прошла успешно, а через год, парень ушел на дембель на своих двоих ногах. Главное — не паниковать! И в таких делах — крепкое слово помогало лучше, чем уговоры.

Прошел час. Ерёма брел по снегу, едва волоча ноги. Пить хотелось страшно, но снег жажду не утолял. Сесть бы, развести огонь, но он боялся потерять остаток сил на растопку костра. Сахар кончился, заварка ещё есть, но сил нет. Еще он боялся уснуть. Почему-то и откуда-то он знал, что тот, кто уснул на морозе — больше не просыпается. Хотя, с другой стороны, какой мороз? Мороз был ночью — сейчас — Ташкент! Но всё равно он не хотел уснуть. Поэтому шел, иногда садился прямо на «тропу» глотал снег, который ещё больше отнимал сил, с трудом поднимался и снова шел. «Сникерс», сейчас бы «сникерс»! Там орехи, какая-то курага и толстый, толстый слой… карамели. «Ебать-молотить! — вспомнил Ерёма и полез в карман куртки. — Мне же конфет дали!» Две прекрасные карамельки запутались между патронов двенадцатого калибра, которые он взял у соседа по номеру, но так и не вернул. О! Тогда костер! Проглотив конфеты, Ермолай почувствовал прилив сил и заставил себя развести огонь. «Не долго — только растает снег (я даже кипятить не буду) попью, отдохну и дальше. Тут осталось-то!» Он не помнил ландшафт, но он помнил следы. Помнил (примерно) где и как мазал кровью раненный олень, как он сам обходил завалы, и прикидывал по времени, примерно сколько осталось. По его прикидкам, выходило, что он совсем близко, но Еловки (долбаной Еловки) — всё нет и нет! А след вчерашний — есть! Замытый, засыпанный, но есть!

Когда затрещал огонь, у Ермолая почему-то повысилось настроение. Запах дыма его успокоил и он, вдруг, вспомнил Ирку. Странно — за всю ночь и вот уже, сколько с утра, он не разу не вспомнил о ней. Почему? Ерема сел в снег, облокотившись спиной о сосну.

Я думаю, Вам не стоит рассказывать, что вспоминал и думал в это время Ерёма. Один хрен — в жизни всё было не так, как он это видел, и кончилось всё совсем по-другому. Однако эти воспоминания взбодрили Ермолая, заставили его шевелиться — он думал, что ради неё стоит жить. И он тихонько запел: «Ты сейчас далеко, далеко! Между нами снега и снега! До тебя мне дойти не легко, а до…» «Нет! — сам себе сказал Ерема (или тот, кто всю ночь с ним говорил) — гораздо больше, гораздо больше, чем четыре! Гора-аздо больше!» Ермолай встал, уверенно и зло вскинул карабин и жахнул шесть раз по макушке старой сосны, на которой темнело прошлогоднее гнездо вороны. (От гнезда отлетали ветки).

Справа раздался ответный выстрел. Ерема оглянулся. Три темных силуэта махали ему руками и торопились к нему. «Наши!» — Подумал Ерёма, и тут ему стало так хорошо, как Анке-пулеметчице из фильма «Чапаев», когда у неё заклинил пулемет, а беляки идут в психическую атаку, а тут Василий Иванович, на белом коне, подавшись вперед, в черной бурке, с шашкой наголо, впереди отряда, мчался с холма, чтобы зарубить всех этих ёбанных беляков и спасти Анку, спасти своих ребят, спасти революцию, спасти всех — весь Мир, и зарубить этих ёбаных беляков! Всех нахуй зарубить! И музыка ещё такая: «туду-туду-туду!» И Ерема, как Анка, заплакал.

— Ну, тихо, тихо, тихо, — говорил, первым подбежав к Ерёме, и обнимая его, без сил сидящего со слезами на глазах, Андрей. — Ты цел?

— Уху, — махнул головой Ерема. Горло передавило, и он не мог толком ответить.

— Промерз?

— … - Ерема сделал какое-то движение головой и что-то там мимикой, давая понять, что мол, дескать — ерунда.

— Понятно, — отозвался Андрей. — Значит, всё ништяк?

Ерёма махнул в знак согласия.

— Живой! — хлопнул Ерёму по плечу подлетевший капитан.

— Ну, ты даешь! — Запыхавшийся Олег присел на корточки напротив. — Чё? В глаз что-то попало?

— В хупель! — ответил за Ерему Андрюха.

И все захохотали!

Мужики раскочегарили огонь, на котором можно было легко зажарить быка. Ерёма, первым делом, вылакал всё из капитанского термоса — жутко хотелось пить. Потом попил чаю из термоса Олега. Напившись, закурил. Успокоился и обмяк. Андрюха быстренько осмотрел Ерёму: проверил его щёки, уши, нос, пальцы рук и, даже, ног, заставив и помогая, разуться. (Потом он ичиги натягивал ему сам). Признаков обморожения не было. «Отлично» — успокоился Андрей — «Действительно, крепкий малый». На всякий случай, только ему одному известным кремом, Андрей намазал лицо Ерёмы и спросил:

— Ну, что — по маленькой? — И достал фляжку.

— По большой! — ответил Ерёма.

— Ребята! Будем жить! — сказал старый летун Макарыч и разлил в пластиковые стаканы всё, что было во фляге.

Все четверо дёрнули.

Когда по жилам прокатилось тепло, а кусочек соленого сала растаял на языке, Макарыч сказал:

— Ну, рассказывай.

— Не догнал я их, Макарыч, — ответил Ерёма.

— Это понятно. Ты рассказывай, как ночь прошла.

— Волков видел? — спросил Олег.

— Видел, — зачем-то соврал Ерема и только сейчас вспомнил, что он даже не удосужился посмотреть след — были ли волки.

Мужики переглянулись.

Андрюха, в подобающей ему манере, спросил:

— Красивые они?

— Глаза красивые — желтые.

— Ладно, расскажешь дома, — остановил капитан. — Давайте покушунькаем, и обратно. Ты, как? Дойдешь?