Фрэнк Харди - Власть без славы

Правда ли то, что говорят о Джоне Уэсте? Все его поведение опровергает рассказы о его прошлом. Трусы из Протестантской федерации изображают его чуть ли не убийцей, но ведь они всегда врут! Чего только не пишут в «Одиноком волке»! Разве человек не может раскаяться в своих поступках? Хорошо, если б он хоть изредка ходил к обедне и причащался — тогда бы я сумел дать отпор иезуитам. С них станется донести на Джона Уэста самому папе.

B комнату на цыпочках вошел молодой священник.

— Вас желает видеть мистер Джон Уэст, ваше преосвященство.

— Вот легок на помине, я как раз пишу ему письмо. Пусть войдет.

Появился веселый и оживленный Джон Уэст.

— Садитесь, мистер Уэст.

— Я пришел сообщить зам новость, ваше преосвященство. Мне удалось устроить так, что наша процессия будет заснята на кинопленку; получится настоящий фильм.

— Чудесно, мистер Уэст, — вот это называется широкий размах!

— Да. А кроме того, нам привезут из Ирландии фильм о дублинском восстании. Он называется «Ирландия будет свободной» — это самая настоящая кинокартина. Лучшей пропаганды для нашей старой Ирландии и не придумаешь!

— Прекрасно, мистер Уэст! Как странно, что вы пришли именно сейчас! Я только что написал вам письмо. Речь идет о вашем вчерашнем добросердечном поступке.

Джон Уэст пробежал глазами письмо. — Но, ваше преосвященство, помилуйте…

— Простите, мистер Уэст, но в этом письме я изложил свои убеждения. Я бесконечно благодарен вам, но… Быть может, вы пожертвуете эти деньги на церковь?

— Скажите, этот дом принадлежит церкви? — перебил Джон Уэст, обводя взглядом уютную, роскошно обставленную комнату.

— Нет, мы снимаем его. А что?

— Не купить ли мне его на эти деньги? Сколько он может стоить?

— Судя по плате, которую с нас берут, больше, чем золотой прииск.

— Должно быть, около двадцати тысяч. Я верну мистеру Рэнфри и другим чеки, которые они пожертвовали, и сам куплю для вас этот дом. Позвольте мне, ваше преосвященство, сделать хотя бы это в доказательство моего уважения.

— Я приму этот дар, мистер Уэст, и да благословит вас бог. А все-таки я пошлю копию письма в наши газеты, мистер Уэст, если вы ничего не имеете против.

Однажды вечером, за неделю до праздника святого Патрика, Нелли Уэст укладывала сына в кроватку, стоявшую возле ее постели.

Поцеловав мальчика, она ласково сказала: — А теперь бай-бай, Ксавье. Мама сегодня пойдет обедать в столовую.

— Пусь папа плидет, — пролепетал мальчик. Тактичная миссис Моран часто говорила, что ребенок — вылитая мать, но Ксавье унаследовал привлекательную внешность своего отца — Билла Эванса.

— Когда папа приходит домой, ты всегда уже спишь, — солгала Нелли. — Но если ты будешь хорошим мальчиком, то, может быть, скоро я позволю тебе ложиться попозже. — Ребенок не сомневался, что Джон Уэст — его отец, и это сперва смущало Нелли, но потом она решила поддерживать эту ложь и дала себе слово, что мальчик никогда не узнает правды.

Нелли и Ксавье фактически жили, как в тюрьме. Мальчик ни разу еще не выходил из дому, а Нелли бывала только в церкви, и то лишь по воскресеньям. Вот уже несколько месяцев миссис Моран упрашивала Нелли по крайней мере хоть сойти вниз к ужину. Сегодня она сказала дочери, что Джон тоже этого хочет.

Нелли решила вытерпеть эту пытку. Белое платье ей шло, она выглядела в нем очень миловидной, но лицо ее было грустно, почти угрюмо. Она присела к туалетному столику, разглядывая в зеркало свое лицо и волосы.

Ну вот, думала она, и кончилась наконец осада. Теперь надо делать вид, будто в доме все благополучно. Нелли вспомнила о тоске и унижении, пережитых ею в ту пору, когда она носила ребенка от Билла. Эти первые месяцы после разрыва с мужем оставили в ее памяти и сердце глубокие рубцы, которые никогда не залечит время. Оробевшие дети то и дело приходили к ней в комнату и спрашивали: «Ты больна, мама?», «А скоро ты поправишься?», «Папа тоже, должно быть, болен: он совсем с нами не разговаривает», «Папа никогда к тебе не приходит?»

Джон Уэст не разговаривал ни с кем из своих домочадцев. Нелли редко видела его, но всегда знала, дома ли он или еще не вернулся. Случайно встретившись в коридоре или на лестнице, они не заговаривали друг с другом, но Джон Уэст окидывал жену осуждающим, полным ненависти взглядом. Что бы она делала, если бы не приехала мать? Захлебываясь от неудержимых рыданий, Нелли все рассказала матери, и та поняла ее. Мать сказала, что ради детей Нелли должна забыть Билла Эванса и помириться с Джоном Уэстом.

Никогда ей не забыть той ночи, когда родился ребенок, — даже через сто лет это не изгладится из ее памяти. К тому времени Билл стал для нее горько-сладостным воспоминанием, но она знала, что ребенок, который вот-вот должен был появиться на свет, будет напоминать ей о нем до конца жизни. Физические страдания как бы растворялись в вихре беспорядочных мыслей, а миссис Моран в это время стояла возле нее, помогая, советуя, уговаривая. Из соседней комнаты слышались мерные шаги Джона Уэста — он ходил взад и вперед по комнате, и один бог ведает, о чем он в это время думал. Быть может, он разделял отчаянную надежду, появившуюся у Нелли, когда роды близились к концу, — надежду на то, что ребенок родится мертвым?

С появлением ребенка ее снова охватила тоска по Биллу Эвансу и вместе с тем жалость к мужу: она впервые поняла, сколько ему пришлось пережить; но время шло, и она постепенно подавляла в себе эти чувства. Что дали ей и тот и другой? — спрашивала себя Нелли. Ничего, кроме горя, тревог и разбитого сердца. Джон так и не зашел к ней, но мать рассказывала ей, что он стал еще жестче и мрачнее.

Нелли всецело отдалась заботам о сыне. Ксавье, мучительно напоминавший ей Билла, был прелестным ребенком, и она страстно привязалась к нему. Старшие дети приходили к ней до и после школы, а также перед тем, как идти спать. Они любили мать, восхищались малышом. Но многое им было непонятно. Это чувствовалось по их вопрошающим взглядам.

Так прошло два года, и время для Нелли отмечалось только ростом ребенка, воскресными посещениями церкви, восходами и заходами солнца и тем, как распускались, а потом опадали листья высокого дерева, которое стучало и скреблось своими ветвями в ее окно. Мальчика крестили, когда ему исполнилось полгода. Придя с ним в церковь, Нелли заставила себя войти в исповедальню. Священник посоветовал ей то же, что и мать: она должна искупить свой грех, вновь взяв на себя обязанности жены и матери.

Нелли отошла от туалетного стола и направилась к двери; вдруг она заметила, что вся дрожит и что у нее подкашиваются ноги. Ей показалось, что она ощущает острую боль в крестце; эти боли мучили ее с «того самого дня» — после родов она постоянно жаловалась на них, и в конце концов мать пригласила врача. Тот сказал, что позвоночник был ушиблен, но последствий опасаться нечего, однако Нелли по-прежнему жаловалась на боль. Просто мнительность, решила миссис Моран, но это было не совсем так. В сознании Нелли этот ушиб стал как бы символом вины мужа перед нею.