Фрэнк Харди - Власть без славы

— Политика — это война, — воскликнул он. — И на войне нужно захватить инициативу и удержать ее. Инициатива в наших руках. Давайте сокрушим шаткую сторону противника. Сейчас мы можем завоевать большинство в сенате. Может быть, позже мы не сумеем этого сделать, ибо, видя, что мы бессильны помочь ему, народ может отвернуться от нас.

Так он доказывал и убеждал с горячностью человека, знающего, что если ему не поверят, наступит катастрофа.

— Судьба рабочего движения в Австралии, и благополучие рабочих зависят от решения, которое вы примете сегодня, — сказал он в заключение. — Товарищи, я призываю каждого из вас забыть свои личные интересы, думать только о трудящихся нашей страны. Из глубины нищеты и отчаяния они обращают свои взоры к нам в надежде, что мы не предадим их. Тени первых борцов за рабочее дело взывают к нам сейчас. Труженики в замасленных комбинезонах, женщины с бледными, измученными лицами ждут нашего слова. Сегодня здесь решается наша судьба. Исполним же свой долг!

Он сел, и в зале наступила тягостная тишина. Никто не аплодировал, никто не проронил ни слова, не кашлянул и даже не закурил.

Эштон отбросил седые кудри со лба и ждал — выпрямившись, упрямо выставив подбородок, сложив руки на коленях.

Наконец председатель пришел в себя. — Прошу желающих высказаться.

Все выступавшие обходили существо вопроса, приводили различные отговорки и под конец в более или менее замаскированной форме возражали против проведения новых выборов. Один из новых членов парламента заявил, что истратил все до последнего шиллинга на предыдущую избирательную кампанию и так скоро не сможет проводить новую. Другой оратор сказал, что, оставшись у власти, лейбористы смогут по крайней мере положить конец сокращению заработной платы.

Фрэнк Эштон слушал, и в душе его поднимались гнев и презрение. Почему молчат Саммерс, Тэргуд и другие министры? Они выставили вперед фигуры помельче, но все это — их рук дело.

Не иначе как тут поработали католики. Все католики против него. Ясное дело, Мэлон или какой-нибудь другой архиепископ побывал у Саммерса. Для Джимми церковь превыше всего, Эштону это давно известно. Однажды он спросил Саммерса: — Если бы вам пришлось выбирать между верностью партии и церкви, как бы вы решили?

— Я надеюсь, что мне никогда не придется делать такой выбор, — ответил Саммерс. «Ну, так ты его теперь сделал, Джим, — думал Эштон, — ты предал партию!»

Но Фрэнк Эштон знал — это предательство объясняется не только тем, что католическое духовенство настроено против социализации. Он был вынужден признать, что причиной была слабость, продажность и отсутствие единой политики в лейбористской партии. Эти люди — не социалисты. Они просто политиканы, многие из них впервые купаются в лучах славы и власти и смотрят на политику как на средство сделать карьеру. Они твердо решили не рисковать своим положением и не проводить досрочных выборов.

Лицо Эштона выражало презрение и насмешку. И ораторы старались избегать его взгляда; наконец один из новых членов парламента сказал напрямик:

— Хорошо Эштону говорить о новых выборах. У него надежный округ. А я отвоевал трудное место у националистов всего несколькими голосами. Много лет я был лейбористским кандидатом в округе, который все считали безнадежным. Я вылечу на следующих же выборах и не думаю, что было бы справедливо заставлять меня отказаться от своего места, едва я добился его. Каждый раз, как какая-нибудь партия одерживает на выборах блестящую победу, в парламент попадают кандидаты и от сомнительных округов. А впоследствии она эти места теряет. Так будет и сейчас. Не я один, многие лишатся мандата. За время, прошедшее после выборов, положение ухудшилось, и в этом народ будет винить нас. Поэтому не будем рисковать. Даже если сенат против нас, мы можем достичь многого. На новых выборах мы можем потерпеть поражение, к власти придут националисты — и что тогда будет с рабочими?

«Что будет с рабочими? — с горечью повторил про себя Эштон. — А что же будет с ними теперь, после того как они поверили этим трусам и предателям! Все эти люди только что одержали победы над националистами, банкирами и капиталистами, потому что рабочие отдали им свои голоса. Рабочие на своих плечах подняли их к власти, а теперь они предают и продают рабочих! И им это сойдет с рук, а националистам не сошло бы».

Кэртен поддержал его. Хорошо говорит молодой Кэртен, он стоит их всех вместе взятых. Жаль только, что пьет.

На профсоюзных лидеров тоже надежды мало. «Лучше плохое лейбористское правительство, чем любое националистское», — говорят они. Им тоже перепадает кое-что от славы, доставшейся на долю лейбористских парламентариев, которым они препоручают заботы о сохранении заработной платы на прежнем уровне, в надежде, что рабочие этим удовлетворятся.

«А сам-то ты много ли сделал?» — с горечью попрекнул себя Эштон.

Наконец приступили к голосованию. Скорее бы все кончилось! Хорошо, если его поддержат человека четыре-пять.

— Предложение отклоняется тридцатью восемью голосами против трех!

Третьим был сторонник Лейна из Нового Южного Уэлса. Малоприятная компания! Эштон не слишком доверял Лейну. Лейн честолюбив. Он хочет стать во главе лейбористской партии и ради этого способен пойти на раскол.

Едва были объявлены результаты голосования, Эштон вскочил.

— Предатели, — крикнул он. — Предатели! Когда-нибудь рабочие поймут, что их предали.

Он быстро вышел, хлопнув дверью.

В кулуарах ему встретился один из членов оппозиции.

— Слыхали новость? — спросил он. — В Ротбери полицейские застрелили горняка. Какой крик поднялся бы, случись это при нас!

Эштон разыскал Тэргуда.

— Саммерс тут ни при чем. Виновато националистское правительство Нового Южного Уэлса, — только и ответил Тэргуд.

Однажды зимой 1930 года в сиднейской квартире достопочтенного Эдварда Тэргуда, министра финансов Австралии, раздался телефонный звонок. Звонил репортер одной из газет и спрашивал, не пожелает ли мистер Тэргуд сделать какое-либо заявление в связи с тем, что правительственная комиссия по «расследованию положения дел в Мэлгарской компании, рудниках Чиррабу и т. д.» признала его и других ответчиков виновными в «обмане и мошенничестве».

Да, мистер Тэргуд желает сделать заявление.

— Это пример подлой, узкой партийной политики врагов лейбористской партии, — сказал он, — рассчитанной на то, чтобы опорочить меня. Я отвергаю эти гнусные обвинения. Я отказался явиться в назначенную националистами комиссию, зная, что она предубеждена против меня. Но сейчас я требую суда присяжных, чтобы восстановить свое доброе имя.