Фрэнк Харди - Власть без славы

Внезапно ее мысли были прерваны возникшей поблизости стычкой. Раздался возмущенный ропот. Мэри протиснулась поближе. Один из демонстрантов, рослый оборванный мужчина, крикнул полицейскому: «…Не советую особенно расходиться сегодня и размахивать дубинками. На этот раз — суньтесь только, мы вас в клочья разорвем».

Он оттолкнул полицейского, мешавшего ему пройти. К ним подошел другой полицейский и поднял дубинку, готовясь ударить. В толпе произошло движение: одни старались пробраться поближе, другие, напротив, отойти подальше. Дубинка уже была готова обрушиться на голову высокого мужчины, но протиснувшийся сквозь толпу сержант выбил дубинку из рук полицейского.

— С ума сошел?! — услыхала Мэри его крик. — Хочешь, чтобы нас всех растерзали?

На высокий выступ окна взобрался оратор. Демонстранты приветствовали его громкими криками. Оглядывая все густеющую толпу, Мэри подумала, что здесь, вероятно, собралось не менее десяти тысяч. Она стояла далеко от оратора, и до ее слуха доносились лишь обрывки фраз:

— …система пайков…

— …сила наша в единстве…

— …лейбористы предали нас.

Демонстранты, столпившиеся вокруг оратора, отвечали одобрительными возгласами.

Какой-то мужчина, стоявший рядом с Мэри, сказал:

— Коммунист… Слишком левый на мой вкус.

Кто-то возразил ему, и сразу разгорелся ожесточенный спор, грозивший перейти в драку.

Почти час Мэри Уэст ждала возвращения депутации, но она не появлялась. Толпа понемногу редела. То тут, то там слышалось пение, вспыхивали споры, а иногда даже потасовка. Наконец все стихло. Люди были слишком истощены и подавлены нуждой, чтобы сохранить надолго боевое настроение.

Мэри медленно побрела к трамвайной остановке. Она очень устала, ноги болели, но идти в кафе ей уже не хотелось. Ее трясло как в лихорадке, нервы ходили ходуном, мысли путались.

В тот же вечер дома за обедом она рассказала все, что видела, объяснила несправедливость системы пайков, заступалась за безработных. Нелли сказала, что ей очень жаль этих несчастных людей. Она слыхала, что в больнице святого Винсента одно время ежедневно выдавали более ста завтраков, но туда стало стекаться столько народу, что выдачу пришлось прекратить.

— Однако из беспорядка тоже ничего хорошего не выйдет, — заключила она.

Мэри хотела ответить, но Джон Уэст перебил ее:

— Их подстрекают коммунисты. Красные хотят революции. Нужно заставить всех работать. Добрая половина их так давно бездельничает, что они ни за что не станут работать, пока их кормят даром. Красных надо посадить в тюрьму, а остальных заставить работать.

— Но, папа, ты же сам говорил, что у тебя работает теперь на пятьсот человек меньше, чем обычно. А если и у других предпринимателей так, то где же людям найти работу?

— Оплата труда слишком высока, она не окупается. Нужно снизить ставки. Конечно, я против снижения заработной платы. Но мы должны вернуть страну к процветанию, иначе она будет разорена. А работу людям дать нужно. Пусть роют ямы и снова засыпают их.

— Но, папа, ведь они просят только, чтобы им немного увеличили пособие и…

— Если увеличить пособие, никто не захочет работать. И во всяком случае я не желаю, чтобы за моим столом моя родная дочь произносила коммунистические речи. Ты-то на что можешь пожаловаться? У тебя есть все, чего только можно пожелать. И не вздумай помогать бедным. Им только покажи дорогу — оберут до нитки. Я знаю, что говорю.

— Ах, папа, ты такой же, как и все богачи: ты не можешь понять, почему бедные жалуются, — горячо сказала Мэри.

Миссис Моран поспешила переменить тему, заговорив о предстоящем футбольном сезоне, и Джон Уэст стал рассказывать, что он видел тренировочную игру в Керрингбуше, что в тамошней команде появилось несколько способных молодых игроков и, по-видимому, она имеет шансы завоевать первенство.

Мэри больше ничего не говорила. Всю ночь она не сомкнула глаз, размышляя о том, что видела. А через две недели она прочла в газетах, что система пайков отменена и пособие увеличено на два шиллинга в неделю для семейных и пять пенсов за каждого ребенка. Мэри охватило радостное волнение. Ведь и она в какой-то степени принимала участие в демонстрации, вынудившей правительство принять срочные меры.

События, разыгравшиеся в первой половине 1931 года, еще усилили замешательство Джона Уэста.

Он уже не мог совершать ловкие финансовые операции, приносившие ему молниеносную наживу, которыми он всегда славился. Оставалось только, не давая передышки своим служащим во всех штатах, предотвращать крупные убытки и стараться изо всех сил, чтобы ущерб, причиненный ему кризисом, не превышал миллиона. У него даже вошло в привычку звонить своим служащим среди ночи, если ему в голову приходил какой-нибудь новый план.

Дома он стал придирчив, назойливо вмешивался во все семейные дела. Победа над сыном отчасти вознаградила его за неудачи в других областях. Разговор с сыном в Сиднее доставил Джону Уэсту почти садистскую радость. Джон-младший начал, как лев, а кончил, как ягненок. «Так, значит, сыну не нравится мой способ ведения дел, — рассуждал Джон Уэст, — он считает, что бывшие владельцы фирмы обмануты, он предпочел бы, чтобы его освободили от его обязанностей и разрешили жить по-своему? Ну, что же, я освобожу его от этих обязанностей, отправлю заведовать молочными в Брисбэйне. Самая подходящая для него работа». Только под самый конец, как водится, Джон Уэст подсластил пилюлю, ведь это для его же блага. С жиру бесится, как и остальные, — все досталось готовенькое.

Пока Джон Уэст прилагал отчаянные усилия к тому, чтобы положить предел убыткам, просьбы о помощи не прекращались. Он уже мнил себя всеобщим благодетелем, у которого выкачивают деньги все, кому не лень. Политические деятели, церковь, благотворительные общества теперь начали замечать, что у него труднее стало поживиться. Дошло даже до того, что он стал выходить из дому без мелких денег. Если к нему подходили на улице и просили подаяния, он говорил своему спутнику: «Дайте ему два шиллинга, у меня нет мелочи». Некоторое время эта уловка действовала успешно, но в конце концов Ричарду Лэму и другим надоело поддерживать популярность Джона Уэста за свой счет, и они в таких случаях стали отвечать: «У меня тоже нет мелочи».

В это лето родился так называемый «план премьера». Во время предварительных обсуждений и различных махинаций, закончившихся принятием его, Джон Уэст усердно следил за ходом событий и пытался влиять на них.

В январе премьер-министр вернулся из Англии. Архиепископ Мэлон и Джон Уэст тотчас же встретились с ним. Из слов Саммерса они поняли, что в Англии всячески старались польстить его тщеславию. Король сказал то, держатели ценных бумаг сказали это, английский премьер-министр — то-то и то-то. Когда архиепископ навел разговор на события, готовящиеся в Австралии, Саммерс заявил, что поддерживает предложения Нимейера и намерен созвать премьеров штатов для разработки общего плана экономии с целью сбалансировать бюджеты. Такая мера потребует жертв. Лейбористы подымут шум, но бывают времена, когда прежде всего нужно считаться с интересами государства, а не с интересами отдельного класса или партии. Архиепископ полностью с этим согласился и предложил во избежание неурядиц убрать из кабинета таких людей, как Эштон.