Конн Иггульден - Воронья шпора

– Ваша милость, у меня есть собственный сын примерно такого же возраста. И если б он оказался среди людей, намеревающихся его убить, я воспользовался бы любой возможностью, чтобы спасти мальчика, – заявил герцог. – Я пошел бы на что угодно. Я забрал бы его из рук его собственной матери.

– Чтобы оказаться навеки проклятым.

– Да, ваша милость. Я был бы проклят, но спас бы при этом своего сына, вы понимаете меня? Ричард – сын моего брата. Каждый новый день приносит мне известия о новых заговорах. Тем не менее я не могу забрать его в то надежное место, куда не способны вступить скверные люди! Юный Эдуард находится за стенами Тауэра, и стены эти стережет сотня людей, приглядывающих и друг за другом. Самый искусный наемный убийца не сумеет добраться до опочивальни Эдуарда, но где ляжет сегодня спать его брат? Горстка монахов не остановит убийц, ваша милость.

– Я как будто бы понял вас, – ответил старик, неосознанным, но привычным движением перебирая пальцами бороду. – Вы хотите защитить мальчика и одновременно утешить обоих братьев обществом друг друга.

– В самой надежной крепости Англии, ваша милость. Мой брат Эдуард назначил меня лордом-протектором и оставил мне все, что я должен защищать: свою собственность, своих наследников и свой край. И я прошу всего лишь вернуть в мое распоряжение отсутствующую часть его наследия, пока не пролилась новая кровь.

Последние слова Ричарда заставили старика заморгать, но он так и не решился спросить, чем следует их считать: угрозой или упоминанием об обнаруженных лордом-протектором заговорах. Архиепископ мог только представить себе тот ужас, в котором он окажется, если ребенка убьют вместе с его матерью и сестрами, и осуждение, которое падет тогда на его голову.

Однако даже допускать такую мысль, что Убежище не в состоянии оградить королевскую семью без вооруженных людей, значило покуситься на авторитет Церкви.

Старый священник надолго умолк, и сидящие за столом зашевелились. Наконец, архиепископ Буршье кивнул в бороду, и ладони его замерли.

– Я войду в Убежище, милорд. Войду и поговорю с королевой Элизабет о ее сыне. Но если она откажется выдать его, я ничего больше не смогу сделать.

– Благодарю вас, ваша милость. Не сомневаюсь в том, что этого будет достаточно, – ответил Ричард.

Путь в темноте архиепископу Кентерберийскому освещали факельщики. Он не мог опираться на епископский посох с пастырским крюком наверху – в прошедшем году этот посох сделался слишком тяжел для него. Поэтому архиепископ опирался на крепкую дубовую палку. Нижний конец ее завершался наконечником из вареной кожи, глухо постукивавшим по сырым блестящим камням, пока старик брел к Убежищу, оставив аббатство у себя за спиной.

Архиепископ Буршье не испытывал особой симпатии к Ричарду Глостеру, однако считал лорда-протектора достойным всякой похвалы за проявленную заботу о племянниках. Впрочем, старика отчасти смущало, насколько мало внимания при этом было оказано Элизабет Вудвилл и ее дочерям. Да, они не могли наследовать престол. Женская линия всегда слабее, так уж завелось с давних времен. Буршье, склонив голову, неспешно шествовал по мощеной дорожке, размышляя о тех плевелах, которые с тех пор посеяло повсюду женское племя. Бедные невежественные создания, думал он. За исключением его собственной матери, конечно. Это была строгая, удивительная женщина, способная отвесить увесистую оплеуху. Она была настолько горда тем, что ее сын произнес священные обеты, что слезы радости мешали ей смотреть…

Перед архиепископом, поодаль, поблескивая броней, расхаживали люди, похожие на расползающихся от лампы жуков в глянцевитых панцирях. Буршье помедлил – ему не хотелось подходить к ним, и он был рад возможности перевести дух, не привлекая к себе внимания этих молодых людей, еще не знакомых со старостью и ее спутницей слабостью.

– Кто эти люди? – спросил он, указав палкой. – Что они делают возле аббатства, возле Убежища? Откуда взялся этот буйный народ?

– Это люди лорда Глостера, ваша милость, – ответил один из сопровождавших его мужчин. – Поговаривают, что к нам заслали ассасинов из земли турок, а может, татар.

Буршье прикоснулся ладонью к висевшему на груди Распятию. Оно содержало кусочек Истинного Креста и своим прикосновением утешало его. В свое время он много читал и был наслышан о таких людях и о присущей им жестокости и теперь, стиснув зубы, покрепче взялся за палку. Пока что он еще кое на что годен.

– Ах да, служите, джентльмены, – проговорил он, шаркая ногами и продвигаясь вперед.

Сгибавшийся над своей клюкой архиепископ тем не менее, не замедляя больше шага, с бульдожьим упрямством приближался к Убежищу и, наконец, оказался перед дверью, через окошко в которой за ним наблюдал молодой монах. Двое терпеливо карауливших возле дверей латников расступились перед ним. Буршье не мог не отметить, что люди лорда-протектора по двое и по трое углубились в его владения. Итак, Убежище окружали примерно две сотни солдат, и примерно столько же наверняка обретались неподалеку, чтобы подменить караульных. Старик как-то вдруг осознал, чего стоило лорду-протектору разделить свои силы между двумя районами Лондона, отстоящими друг от друга на целую милю.

Войдя внутрь, архиепископ бросил озабоченный взгляд на лестницу и с облегчением увидел, что монах приглашает его в коридор на первом этаже, обшитый панелями темного, полированного дерева. Старому священнику еще не приходилось бывать в этом месте, и он был заинтригован. По большей части небольшие церкви и капеллы предоставляли убежище преступникам только на некоторый срок, обычно ограничивавшийся месяцем или сорока днями, после чего обиженным и угнетенным предоставлялось право удалиться в изгнание. Буршье понимал, что подобное ограничение неизбежно, ибо в противном случае каждую зиму церкви наполняли бы бедные люди, каким-то образом нарушившие закон. Однако Вестминстерское аббатство считалось величайшим собором страны. Здесь убежище предоставлялось бессрочно, если человека допускали в него. Подобное место служило маяком цивилизации, думал архиепископ, ее путеводной звездой.

Мысль эта заставила его стиснуть зубы, напомнив о случившемся в Тьюксберийском аббатстве, где король Эдуард нарушил одно из старейших церковных установлений, прислав своих людей с приказом убить его врагов, попытавшихся найти убежище в церкви. После этого преступления пришлось заново освящать и сам храм, и все земли вокруг. Речь шла отнюдь не о том, чтобы отмыть кровь с камней, – следовало очистить сами стены от совершенного внутри них смертного греха. В последующие годы Эдуард долго старался деньгами смыть совершенное преступление, и архиепископ Буршье был огорчен, когда Церковь приняла от короля эти огромные суммы. С его точки зрения, подобное нарушение доверия невозможно было компенсировать такой мишурой, как деньги.