Петер Ярош - Визит

Г о в о р и т Ф р а н ц к о, о т е ц Ж о ф к и.

Когда-то был я веселый парень, точно, теперь уж я не смеюсь. То ли так положено, но только правду говорят, что хорошо смеется тот, кто смеется последним, в этом, видно, все и дело… Так или не так, а ничего не попишешь…

Чего я только на этом горьком свете не делал, где не был, чего я только не видел — всю нашу страну видел, да и в ней видел то, что не всякий увидит, и ничего не захотел, ничему не позавидовал, ни о чем не тосковал… Только по Жофке и тоскую, по дочке моей, перепелочке… Иногда думают, что, если у человека столько родственников, сколько у меня, он привыкает к смерти, как к хлебу. Но неправда это. Нас, конечно, было много, пятнадцать у одной матери, но никто до сего дня не умер, по крайней мере я не знаю… И родители старички живут у одной из сестер. Надо их вскорости навестить… Мои братья и сестры все детные, и, если бы все мы собрались, дети заполнили бы целую площадь… И все дети моих братьев и сестер живы, так что до сих пор в нашей семье не умирали… И вот моя Жофка!.. Но что же я тут рассуждаю, чего жалуюсь! Ничего не изменишь! Слезами не поможешь. Придется привыкать… Не все люди таковы. Помню, когда я еще бродил с места на место в поисках работы, некоторые из моих товарищей исходили тоской по дому через какую-нибудь неделю-две… Ничто их не веселило, и пиво в глотку не шло, намахаются за день, потом сядут куда-нибудь к окошку и часами глядят в ту сторону, где оставили мать или отца. А я ничего, привыкал. Да и товарищей уговаривал погулять, быть среди людей, глядишь, и полегчает. Неужели девушки тут хуже, чем где в другом месте, спрашивал я их, и разве земля вокруг нас не словацкая? Другие деревья здесь растут, что ли, не по-нашему разговаривают? Нет, говорили мне, почти все здесь как дома, но это не дом. Все идет от семьи. У нас, например, было столько детей, что, как только появлялся кто-нибудь новый, самый старший искал уже, в какую школу или на какую работу устроиться, чтобы уступить место младшим. Так мы и разлетелись и все живем в разных местах. И хоть мы все любим друг друга, нечасто ездим домой. И я сам четыре года не видел уж родителей, а сестер, что устроили свою судьбу в Чехии, не обнимал уже шесть или семь лет… Не то чтобы я вовсе не скучал по дому, но я могу с этим справляться. Я много с чем привык справляться. Иначе бы с того далекого времени, как я ушел из дома, я бы где-нибудь прозябал и был всем в тягость. Я везде привыкаю. И тут я привык, а тут вокруг никого. И другие, что живут здесь, привыкли кое-как, но я прижился, мне хорошо… Нашел я в окрестных лесах несколько уголков, куда приятно ходить, собственно, мне и не обязательно уходить далеко. И рядом с домом, под старой яблоней, мне преотлично. После работы растянусь на лавке и сквозь ветви гляжу на заходящее солнце, на долину, на отдаленные хребты и скалы. Каждый вечер в другие цвета окрашиваются леса и долины… Сколько вокруг красоты!.. Когда жива была милая моя Жофка, мы с ней все кругом исходили, оба мы были грибниками. Мы знали верные места и такие находили, где раньше ничего не росло, и вдруг показывался нам белый гриб, точно сказочный карлик в шляпе… Нет ничего лучшего, чем найти в лесу семейство боровиков. Точно добрых друзей встретишь. Присядешь к ним, поглядишь, погладишь по шляпкам, поговоришь с ними… И только потом, сожалея, уложишь их в кузовок… Поверите ли, тяжко мне становится, когда вытаскиваю гриб из земли, трудно мне отважиться на это… Потом подумаю, что после меня придет кто-нибудь другой и даже не посмотрит или грибы пойдут в рост, отсыреют, зачервивеют, так что лучше взять их такими красивыми… Но не только белые грибы мы с Жофкой любили… Даже когда находили мухомор, мы радовались и Жофка едва не слизывала его сахарные пупырышки. Дочка моя любила и лес, и поле, и это у нее было от меня… Хотите верьте, хотите нет, я всегда чувствую себя хорошо там, где лес, поля и луга. Это никакая не причуда. Я привык работать в поле, пахать, сеять, косить, молотить, окапывать, мотыжить, собирать урожай. Это, по правде сказать, единственная работа, которую я хорошо умею делать. После работы, в свободные часы, я, конечно, вожусь с деревом, но это так, для удовольствия. Вырезаю, что мне на ум придет. А если заинтересуется добрый человек моей работой, то я могу и подарить. Бери, говорю я ему, если нравится. Кто берет с удовольствием, кто пренебрегает. Но я не сержусь. Если кто честно откажется — это лучше, чем если кто возьмет для виду, а потом бросит в ближайшую канаву… Но чаще я хожу вырезать в лес. Я не только дышу там свежим воздухом, от которого тело становится пружинистым, но, когда я среди деревьев, у меня глаза раскрываются… Какая-нибудь ветка заинтересует меня. Остановлюсь, возьму в руки, огляжу со всех сторон и или положу на землю, или к себе в рюкзак… У нас говорят «рюбзак»… Я ведь без нужды и ветки не сломаю… Так я и хожу по лесу… А домой ворочусь с полным рюкзаком ценностей. Весь вечер я их разбираю, прикидываю, с чем буду возиться, с чем нет… Если бы вы вошли в дом, вы бы увидели, сколько у меня там вырезанных вещей… Жофка очень любила смотреть на меня… А когда была совсем маленькая, сидела рядом часами, не отводя глаз от моих рук и острого ножика… У нее были и свои излюбленные занятия. Может быть, теперь, когда ее уже нет, это неважно, но она очень любила собирать камни, а еще больше — ловить руками рыбу… Камней после нее осталось дома полно. И всяких. Белых, красных, зеленых, тяжелых, легких, я уж сам не знаю каких. Я их теперь пуще глаза берегу. И не отдал бы их никому ни за что на свете, потому что это единственное, что у меня от Жофки осталось. Иногда, когда мне тяжелее всего, я поднимаюсь на чердак и долго вожусь с этими камнями. Перекладываю их с места на место, взвешиваю на руке, разговариваю с ними, и мне иногда кажется, что меня слушает моя Жофка. Один-единственный камень из этой коллекции я взял и украсил им Жофкин памятник. Ну, уж за это меня никто не осудит…

И с рыбой так же… Она уж и замужем была, и даже беременна, но раз как-то пришла, по-моему, это было в последний раз, и подмигнула мне, как это раньше у нас с ней бывало. Точно спрашивала: ну, как, идем на речку или нет? Конечно, мы тут же и пошли. Все я бросил — работу, скот, все на свете. Уж очень мне было приятно, что и замужняя, и даже чуть не на сносях, она выбрала время и для рыбалки… В тот раз нам повезло. Форели точно отвыкли от нас, была их тьма-тьмущая, и они даже не очень-то спешили укрыться… Жофка с виду была очень робкая, а тут в воде осмелела, подоткнула юбку выше колен, неустанно наклонялась, рыская под бережком и среди камней, схватывала скользкое рыбье тело и выбрасывала мне на берег… После того как она таким образом выбросила мне четыре прекрасные форели, и я не выдержал. Я закатал брюки и рукава и сам прыгнул в воду. Вода была теплая, лов был хороший, нам везло. Посмотрел бы тогда на нас какой-нибудь дипломированный рыбак с первоклассными удочками, заплативший все членские взносы. Мы нисколько не были на таких похожи. Однако скоро у нас была полная корзина форелей, какую господин в сапогах, рыболов-спортсмен, что боится воды, не наловит за весь сезон. Воротились мы домой все промокшие, но веселые. Всю дорогу мы шутили и смеялись. А если бы мне попался еще злодей-боровик, я бы так и умер от счастья и ничего бы вам не смог рассказать… Когда мы пришли и показали матери полную корзину, она едва на ногах удержалась, только вскрикнула. И прямо руки стала заламывать, что у обоих у нас с Жофкой голова не варит, что мы столько времени в воде болтались и могли простыть. Ну, мы с Жофкой изжарили форель. Такой пир получился, сам император пальчики бы облизал. Даже жена моя нахваливала.