Тан Тван Энг - Сад вечерних туманов

— Какое ж это было бы чудо — навечно остаться в полете, — произнес он. Голос его звучал тихо, но был отчетливо слышен в остекленной кабине. Я почувствовал, как его рука стиснула мое плечо, и, потянувшись, накрыл ее своею. Где-то, может, и бились воедино ради какого-то летчика-смертника вроде меня миллион сердец, но вот здесь, в вышине, в ту ночь я слышал и чувствовал биение только двух: его и моего.

Трижды приходили приказы на меня — и трижды их пришлось отменять из-за плохой погоды. Днем 5 августа 1945 года я получил четвертый набор приказов. У побережья Борнео был замечен американский авианосец, шедший на север. Мне предстояло взлететь на следующее утро, в восемь часов. Прогноз обещал погоду ясную и солнечную.

После прощального ужина, устроенного оставшимся личным составом базы, мы с Терудзеном пошли прогуляться по пляжу. Над морем взошла луна. Волны стихли. Терудзен был спокоен и сдержан и все время давал советы, как выжать лучшее из его самолета.

— Не будем больше говорить о войне, — сказал я.

Он глянул на меня и кивнул.

— Расскажите, что будете делать, когда это все закончится, — продолжил я. Мне хотелось заглянуть в ту часть его жизни, которую уже никак не удастся с ним разделить.

— Меня, видимо, объявят военным преступником и предадут суду.

Я покачал головой и снова попросил:

— Расскажите, что вы будете делать.

Он обратил взгляд в даль моря, догадываясь, чего я от него хочу:

— Я непременно вернусь сюда, к этому острову, и выстрою дом… там, — он указал на местечко под вереницей кокосовых пальм. — Здесь и проживу остаток своей жизни. Каждое утро буду выходить в море на лодке, ловить рыбу и смотреть, как восходит солнце над океаном.

— Это будет хорошая жизнь, — уверил я его.

— Я каждый день буду думать о тебе, — сказал он, глядя на меня.

— Я написал свое смертное стихотворение. Хотите послушать?

— Завтра прочтешь.

Мы снова пошли по берегу. Я не хотел транжирить время на сон, но в конце концов он сказал:

— Ты должен отдохнуть. Когда полетишь завтра, тебе понадобится острота всех твоих реакций.

— Сегодня ночью я хочу быть здесь, на пляже, — сказал я.

— Ложись спать. Я разбужу тебя.

Я улегся на прохладный сырой песок. Звезды казались такими близкими — рукой подать. Только и оставалось, что руку за ними протянуть. Вместо этого я взял его руку и держал ее, не отпуская даже тогда, когда стал проваливаться в сон.

Когда я проснулся, его не было. Было почти без десяти восемь, солнце стояло уже высоко. Я бегом бросился обратно к базе, кляня себя. «Йошикава К-41» стоял на взлетной полосе, двигатель его изрыгал дым в воздух. Мои часы показывали двенадцать минут девятого. Я остановился перевести дыхание, а потом понесся к самолету. Времени не оставалось: авианосец скоро выйдет из пределов досягаемости.

«К-41» двинулся вперед. Я не верил глазам! Двигатель прибавил обороты, и самолет начал выруливать к началу взлетной полосы. Сквозь стекло фонаря я видел лицо Терудзена. «К-41» вырулил и замер. Нескончаемо текло время, пока он смотрел мне в глаза. Мигнул раз и улыбнулся. Рука его поднялась, ладонь раскрылась, будто он мог, невзирая на расстояние, коснуться меня. Я понял, что кричу ему, кричал, пока не охрип, хотя в тот момент вовсе ничего и не слышал.

Он опустил руку. Самолет накренился вперед, затем стал набирать скорость. Я всю свою силу без остатка отдавал ногам, чтоб поспевать за ним. Я сменил направление, надеясь перехватить его на половине полосы, хотя и знал, что это невозможно. «К-41» оторвался от земли. Я упал, сумел подняться, не отрывая взгляда от Терудзена, пока он делал низкий круг над аэродромом. У меня нет сомнения, что взгляды наши встретились — в последний раз.

Он завершил круг и ринулся в направлении солнца.

И в то же мгновение небо изменило цвет. Оно сделалось совершенно белым, а потом разметалось на полоски багрового, пурпурного и фиолетового. Я крепко зажмурил глаза, но свет все равно проникал, ослепляя меня. И только несколько недель спустя я выяснил, что американцы сбросили свою первую атомную бомбу на Японию. В ту секунду, когда Терудзен взлетел вместо меня, чтобы броситься в погоню за кораблем — война, в сущности, закончилась.

Вот так и получилось, что я стал вишневым цветом, который так и не осыпался на землю. Я был спасен приказом молчаливого императора, которого поражение наделило голосом. Мне было двадцать два года, когда завершилась война и император Хирохито, первым из Божественных Существ, обратился к своему народу по радио, заклиная нас признать поражение и «стерпеть нестерпимое».

Как же он был точен! Я стерпел».

Еще долго после того, как Тацуджи перестал рассказывать, мы сидели с ним в молчании. Он не притронулся к своему чаю. Я тоже. Взгляд его вновь обратился на укиё-э с изображением рыбацкого селения.

— Я уже старик, старше, чем был Терудзен, когда вылетел в то утро, — говорит он. — Как только эта книга об Аритомо будет завершена, я собираюсь вернуться в Кампонг-Пенью. Я купил там клочок земли: именно то место, о котором говорил Терудзен. И там я непременно выстрою дом — такой, какой Терудзен хотел для нас.

Он как будто давал обет.

— И на сей раз… на сей раз я уже больше никогда не покину его.

— Когда война кончилась, вас интернировали?

— В Сингапур. Заставили работать, вместе с сотнями других. Мы убирали обломки с улиц, прочищали сливы каналов, восстанавливали поваленные линии электропередачи. После того как меня переправили домой, я ушел с военного флота.

Он довольно неловко поднимается на ноги.

— Я больше никогда не посещал святилище Ясукуни. Никогда не ездил в Военный музей в Кагосиме, где можно посмотреть и потрогать самолеты, которые использовали токко -пилоты, самолеты, поднятые со дна моря. Мне никогда не хотелось любоваться на них, — говорит он. — Для меня тот берег, вполоборота Земли от Японии — единственное место, где дух Терудзена сможет обрести мир.

— Что вы будете там делать? — спрашиваю я, как он когда-то спросил человека, которого любил — и все еще любит.

— Каждое утро, на рассвете, — отвечает он, и взгляд его устремлен в дальнюю даль, — я буду выгребать на маленькой лодочке в море. Буду ставить ее носом к месту, где в последний раз видел самолет Терудзена, и ждать, когда взойдет солнце.

В присутствии других людей Аритомо не изменил своего отношения ко мне. Были в нем заповедные уголки, куда, я понимала, доступ мне не будет позволен никогда. Порой, когда мы работали в саду, я ловила его на том, что он пристально разглядывал меня, храня на лице задумчивый вид. Он никогда не отводил глаза в сторону, встречаясь с моим взглядом, а продолжал смотреть.