Александр Лысков - Старое вино «Легенды Архары»

…Полина пойло свинкам месила, когда сын её, Миша, с первой чеченской домой пришёл. Увидела его – и всем корытом с пойлом в парня шваркнула. Корыто в овраг укатилось, а Гриша укрылся за углом дома. И говорит оттуда:

– Что же ты, маманя, так неприветливо встречаешь? Что я такого сделал? Или не признала? Я сын твой, Михаил.

– Нет у меня никакого сына. Знать не знаю! Мой сын на войну ушёл и с победой должен вернуться. А тут кто такой нарисовался? Это беженец в военной форме.

– Генералы, мама, виноваты, – оправдывался Миша. – Они замиренье подписали. Будь моя воля, так я бы и до победного конца воевал. Дисциплина, мама. Сама меня учила отцов-командиров за родных почитать.

В ответ Полина в его сторону ещё одно корыто опружила. Собака подвернулась – она ей пинка дала. Схватила топор и стала дрова рубить, чтобы успокоиться.

Под горячую руку Миша к матери соваться опасался. Он – к свинкам. На колени упал посреди двора – и давай играть с ними, как с котятами. Боровы к нему ластятся, визжат, в лицо мордами тычутся, а солдат демобилизованный заливается детским смехом.

Десятка два голов лионской породы они с матерью держали. На племя и на мясо. Какое-то особое, нерусское, блюдо готовили для зарубежных приёмов у губернатора (деревня наша в черте города). И жили мать с сыном неплохо, тракторишко имели, легковушку, только уж больно колготно. Парня иной раз и пожалеешь. Как бы грызь не заработал. Жилы-то мужицкой ещё не нарастил. А Полину чего жалеть? Она век за двоих ворочала. Ей я давно не удивляюсь. Вся жизнь на моих глазах прошла. Соседствуем.

Кажинное утро зарядку делает. Бабы ещё потягиваются, пастух глаза продирает, а она уже по улице бежит – в штанах и в лифчике, зимой и летом одинаково. Полина пробежала – значит вставать пора.

Раньше её папаша бегал, на турнике у реки крутился. Тоже был физкультурник. А когда у него Полька родилась, он её сыном назначил. Ещё от груди была не оторвана, а уж подъём с переворотом выполняла. Колесом ходила по деревне. Глянешь в окно – только ноги взлягивают.

В юбке да с длинными волосами её не помнят. Всё в штанах да стрижена. За главного тренера с ребятами в футбол играла. По мячу-то как даст, так потом до вечера его в кустах ищут.

Когда в девушку развилась, стала палкой парней по горбу охаживать.

Парни в клуб на танцы идут – и она посередь них.

Окончила курсы трактористов. Много лет ездила на «Беларусе». Колесо тяговое в рост человека она сама поддомкратит, сама снимет, сама и разбортует.

И всё холостячила.

Однако лет в тридцать забрюхатела. Никто не знал, от кого, даже и не догадывались. Уж как бабы ни высчитывали, а ничего не сходилось. Ну, ихняя сестра ведь на это дело злая. Стали говорить, что Полька под трактором лежала, – так, значит, от трактора и понесла.

Родился Миша и тоже сразу в оборот попал. Она с ним еще маховитее, чем отец с ней, обращалась. Парнишке неделя исполнилась, с пупа короста не опала, а она уже его за руки держит, подъёму с переворотом учит. Опосля его тоже кликать стали: «Мишка Беларус».

Ходовой, ядрёный вырос парень.

Время в армию идти подвигалось. Полина в овраге выгородила стрельбище. Из дедовой «мелкашки» Миша с матерью не одну фанерку на щепу извели. Гильзами стреляными ручей запрудило.

Призыв подоспел – три дня наша Полина перед военкомом глотку драла, чтобы Мишу в Чечню направили, хотя его судьба выходила на комендантский взвод в большом городе. А Полина кричит: «Не для того сына растила, чтобы он мостовые подметал». Он, мол, девяносто девять из ста выбивает во всех трёх положениях.

И взяли Мишу в снайперы.

Когда новобранцев в армию повезли, так Полина баб стыдила, которые ревели. Переживала, конечно, и она за своего Мишу. Не каменная.

– Ох, дедушка, как сына отправила на войну, так места себе не нахожу. Ведь вот какая привычка у меня, дедушка, от разлуки с ним образовалась: если сто грамм конфет в день не съем, так до тех пор очень плохо себя чувствую.

Женщина, известное дело.

Ну вот, значит, пришёл Миша с фронта. Со свинками играет. С досады Полина ещё поленьями пошвырялась да и простила сына. Куда денешься? Только сейчас же потребовала снять военную форму, чтобы матери не расстраиваться. И отправила за зерном на элеватор.

Беларус на «Беларусе» исполняет приказание.

Зажили по-старому.

Но ведь, кажись, и двух лет не прошло, как вторая-то чеченская война началась. Гриша к матери приступил:

– Мама, хочу свою вину искупить. В контрактники благослови.

На этот раз Полина упёрлась. Сказала, как отрезала:

– Теперь дальше огорода тебе дороги нет. Доверия не оправдал. Со свинками играй до старости. Теперь я белые колготки себе куплю и сама в снайперы запишусь.

И ведь, что же ты думаешь, добилась своего!

До стрелкового дела её, правда, не допустили, хотя она у военкома по столу книжкой про женщин-снайперов стучала. Её взяли за дизелями следить. Действующую армию обеспечивать энергией.

«А там, – говорит, – дедушка, и до передовой рукой подать. Смену у дизелей отстою, винтовку куплю и в свободное от службы время на позиции в схороне буду лежать».

«Ты, – говорю, – девка, вот что, – послушай старого солдата. Первое правило: овцой не будь, не лезь в кучу. Поведут по вам огонь – молодые по инстинкту плотнее друг к дружке сбиваться начнут. А ты инстинкта не слушай. В поле отбегай. Укрытие ищи индивидуальное. В одиночку труднее попасть.

«Ну а второе, – спрашивает, – какое правило, дедушка?»

«Во-вторых, – говорю, – ты ничего из вражеского обихода не подбирай: ни булавки, ни тряпочки.

«Ну а третье?» – спрашивает.

«А третье, – говорю, – к тебе не относится».

Она возмущаться стала. Обидные слова произносить насчёт неуважения к ней как к воину.

«Почему это ко мне не относится? Чем я хуже других?»

«Наоборот, – говорю, – ты в этом третьем правиле очень стойкая от природы. Потому как третье правило гласит: верность супругу храни до победного конца».

«Наоборот, – говорит, – дедушка, это правило для меня самое невыносимое. И если встречу там хорошего человека, то сдерживать себя ни в чем не стану».

«А как же, – спрашиваю, – ты двадцать лет сдерживала себя в деревне? У меня перед глазами вся жизнь твоя прошла, и ни одного мужика не было замечено поблизости».

«Да какие тут мужики! Ни одного подходящего. Все настоящие мужики на войне».

«Тогда, – говорю, – с Богом. Осторожнее там. Горец – он коварный».

Ну, купила Полина себе белые колготки и в Чечню уехала.

Однажды её в телевизоре вижу. Лицо-то было мельтешением прикрыто, а голос-то всяк узнает. Двенадцать, говорит, бандитов уничтожила. И засечки на прикладе показала. Дальше генерал стал за неё докладывать. В пример другим ставить.