Array Шэнь Жун - Царь-дерево

— Е Фан, не хочешь ли лепешек? Бери сколько угодно, я угощаю!

Девушка, спустившая ногу с педали, даже не взглянула на него, а сердито смотрела на Лю Сыцзя. Тот, не поднимая головы, тихо и вежливо сказал:

— Проезжай, Е Фан, не мешай нашей торговле!

Е Фан презрительно фыркнула. Это была очень красивая, хотя и слишком разбитная девушка с черными блестящими волосами, собранными на затылке с помощью сверкающей, может быть даже золотой, заколки. В ушах у нее висели бирюзовые серьги. Они удачно перекликались с голубым костюмом западного покроя, очень хорошо сшитым и подчеркивавшим соблазнительные изгибы ее тела, от которого шел едва уловимый приятный запах. Взгляд ее был холоден и независим. Она дернула Лю Сыцзя за нарукавник:

— Ты чем это занялся? Позоришься только!

Лю Сыцзя все тем же спокойным и вежливым тоном ответил:

— Я не краду, не граблю, законов не нарушаю. В чем позор-то?

— Ладно! Тебе что, денег не хватает?

— Я не ради денег, а чтоб рабочим было удобнее.

— Хватит трепаться, сворачивай свой лоток! Весь ущерб я беру на себя…

На скулах у парня заиграли желваки. Он неожиданно повернулся, острым, словно бритва, взглядом впился в Е Фан и, с трудом подавляя злость, бросил:

— В день мы выручаем по десять юаней, в месяц — триста, в год — больше трех тысяч… И все это ты возьмешь на себя? Уходи отсюда, не создавай себе хлопот!

Он отвернулся и продолжал жарить лепешки. Девушка все уговаривала его, но он как будто не слышал, даже взглядом ее не удостоил. Это было для нее обиднее, чем насмешки или ругань. Разве она кого-нибудь в жизни умоляла? Разве ей когда-нибудь противоречили? Нет, она сама не давала никому спуску, была похожа на необъезженную кобылицу, но Лю Сыцзя ее усмирил. Ради него она готова на все — на любой позор, любое испытание, лишь бы ему понравиться. А он то горяч, то холоден, и не понять его. Он даже скрыл от нее, что собирается торговать. Это лишний раз доказывает, что она для него ничего не значит. Не в силах побороть тяжелое чувство, она пошла прочь, ведя рядом с собой велосипед.

Тут послышался автомобильный гудок, и к лотку подкатила черная легковая машина. Стиснутый толпой шофер продолжал ожесточенно сигналить. В машине сидел Чжу Тункан — секретарь заводского парткома. Поглядев на часы и увидев, что до начала смены осталось всего десять минут, он нахмурился:

— Мы уже несколько раз приказывали, чтобы ворота никто не загораживал! Почему же торговцы не слушаются?

Шофер с не меньшим раздражением подхватил:

— Заметьте, что это торговцы не из деревни, а с нашего собственного завода! Жареными лепешками промышляют!

— Кто же именно?

— Лю Сыцзя и Хэ Шунь.

— Вот оно что! И покупают у них?

— Еще как!

Хэ Шунь, высоко подняв только что испеченную лепешку, с невинным видом направился к машине секретаря парткома:

— Жареные лепешки, всего мао штука, дешево и вкусно, уступаем два фэня, сама в рот просится!..

Чжу Тункан сердито махнул шоферу:

— Разворачивайся, въедем через задние ворота!

Не успел Чжу Тункан начать работу, как несколько цеховых секретарей партбюро позвонили ему с рассказом о реакции рабочих на поведение Лю Сыцзя и вопросом, как к этому относиться? Эх, Лю Сыцзя, Лю Сыцзя, опять весь завод взбаламутил! Чжу Тункан уже много лет занимался политико-идеологической работой, хорошо разбирался в людях, но чем дальше, тем больше чувствовал, что работать все труднее. Мысли у народа изменились, стали какими-то непредсказуемыми и неуправляемыми. После «культурной революции» люди вроде бы стали лучше, но их поведение во сто крат усложнилось, выглядело хаотичным. Он изо всех сил пытался нащупать хоть какую-то закономерность, однако она ускользала от него. Людям прибавили зарплату, им начали выплачивать премии — казалось бы, это должно было облегчить работу с ними, а на самом деле все теперь тяжелей и беспокойней, чем прежде. Секретарем заводского парткома он был уже почти двадцать лет, свои обязанности знал вдоль и поперек, как старый преподаватель — учебник, над его головой уже не висело ни меча, ни плетки, положение стало прочное. И все-таки он ощущал, что работать ему трудно, что он не справляется с делами. Даже такой щенок, как Лю Сыцзя, порой способен был поставить его в тупик. Интересно, для чего Сыцзя занялся этой торговлей? Неужели ему денег не хватает? Но ведь он еще два года назад первым на заводе стал «обладателем семи предметов»: телевизора, магнитофона, проигрывателя, фотоаппарата, стиральной машины, калькулятора и холодильника. Он первым надел темные очки, однако, едва объявился второй такой модник, тут же снял их. Первым начал носить брюки дудочкой, но опять лишь до тех пор, пока они не стали поветрием на заводе. Иногда он мог появиться в традиционном гражданском френче — суньятсеновке, иногда — в европейском костюме с галстуком, будто научный сотрудник. Теперь, видно, решил подражать лавочникам! Причем, чему бы он ни подражал, все у него выходило очень ловко, и это злило Чжу Тункана. Заводские парни и девчата, особенно те, которые гнались за модой, буквально боготворили Лю Сыцзя. Его слово среди молодежи звучало весомее, чем слово секретаря комитета комсомола. Сам Лю никогда не льстил секретарю, напротив, разговаривал с ним не без подковырки, но серьезных промахов себе не позволял, законов не нарушал, умел действовать в рамках, изыскивая разные лазейки. Работники отдела охраны даже начали подозревать, что Лю Сыцзя — главарь тайной воровской шайки. Иначе как он, шофер третьего класса, мог завести себе «семь предметов»? Как он сумел подчинить Хэ Шуня, для которого драка была развлечением и с которым не справлялись ни отдел охраны, ни милиция? Ведь мелкий хулиган Хэ Шунь добровольно признал главенство Лю Сыцзя — значит, тот был более крупным хулиганом. И притом гораздо более хитрым: раньше милиция то и дело задерживала Хэ Шуня, а с тех пор, как он связался с Лю Сыцзя, его хулиганские замашки не изменились, но поймать его уже ни на чем невозможно. Видать, усовершенствовался! А может быть, стал еще хуже? И что такое этот Лю Сыцзя, добившийся подобного перелома в характере Хэ Шуня? Ловкий лицемер или человек, заслуживающий одобрения?

В отделе охраны по привычке истолковали все это в дурном духе, однако, наведя о Лю подробные справки, ничего предосудительного не обнаружили: парень не связан ни с какой шайкой. Корни его вызывающих поступков неясны, на хорошего человека он тоже не похож, короче говоря, заводскому руководству он был не понятен. А перед непонятным противником Чжу Тункан всегда чувствовал себя почти бессильным. Обыкновенный молодой рабочий бросил вызов самому секретарю парткома. Чжу Тункан понимал, что это смешно и даже позорно с любой точки зрения. Позор для его ранга, положения, величины власти, опыта, возраста. И все же это было фактом, между Лю Сыцзя и Чжу Тунканом установилось чуть ли не равновесие сил. Лю Сыцзя со своими лепешками всколыхнул весь завод, а какой поступок Чжу Тункана мог иметь аналогичное воздействие? Пустяковый, казалось бы, случай поставил секретаря парткома в очень трудное положение. Он давно знал, что некоторые рабочие тайком приторговывают: одни в свободное время, другие просят отпуск, третьи притворяются больными, четвертые просто прогуливают. Ведь торговля гораздо выгоднее, чем работа на заводе. Прогулял неделю, потерял зарплату за шесть дней, а заработал за два месяца! Какой дурак не поймет этой арифметики? И разве это так уж противозаконно? Раньше, без сомнения, было противозаконным, а сейчас верхи не хотят лезть в такие дела, да, откровенно говоря, и не справляются с ними. Чего влезать, когда неизвестно как обеспечить людям регулярную занятость? Если бы подвернулась крупная торговля, способная принести в месяц полмиллиона юаней дохода и позволившая выдать зарплату работникам завода, Чжу Тункан, пожалуй, и сам взялся бы за нее. Экономические законы неумолимы, они влияют на мысли и действия людей, и, поскольку секретарь парткома пока не мог следовать за быстро меняющейся хозяйственной конъюнктурой, ему оставалось лишь смотреть сквозь пальцы на не совсем достойные методы обогащения.